Барби. Часть 1
Шрифт:
Всего лишь сотрудничество. Временное партнерство. Равноправный обмен.
Так она тогда полагала.
Котейшество — тогда она носила другое имя, уродливое и грязное, как все имена в первом круге — оказалась для нее хорошим приобретением. Лучшим за все полгода в чертовой волчьей яме под название Броккенбург. Сияющим бриллиантом, покрытым угольной пылью, чей блеск был незаметен окружающим.
В магических науках она разбиралась не просто легко, а даже с какой-то оскорбительной для них легкостью. Только она могла, разбирая задачку по нумерологии, без помощи пера и бумаги превратить месиво из цифр в простую и стройную формулу. Только она могла расщелкать заковыристую алхимическую реакцию, обратив зловонный серый порошок в светящийся изнутри кристалл чистого кварца.
Но она хотела стать ведьмой. Не просто гадалкой или знахаркой, каких пруд пруди, от Виттенберге до Наумбурга. Настоящей госпожой хексой с императорским патентом — и никак иначе.
У нее была внутренняя сила. Не такая сила, как у Барбароссы, совсем иначе устроенная. Сила, не прорывающаяся изнутри злыми сполохами, калечащая и вечно клокочущая от неутолимой злости. Мягкая сила, похожая на тень в жаркий полдень. Обволакивающая, спокойная, немного щекотная. Похожая на прикосновение к ноге ластящегося кота.
Они заключили пакт. И это было странное соглашение, быть может, самое странное из всех, что когда-либо заключались в стенах Броккенбурга. Поначалу безмолвное, открыто не признаваемое, как бы и не существующее вовсе, это соглашение неукоснительно выполнялось с обеих сторон, постепенно сближая их друг с другом, как лоскуты ткани, наметанные на одну нить и сшиваемые умелой портнихой.
Котейшество взялась помогать ей с университетскими науками. Она делала это так легко и вместе с тем так непринужденно, что Барбаросса почти никогда не ощущала себя тупицей. Некоторые вещи ей пришлось объяснять дважды или трижды, другие терпеливо вбивать начиная с самых азов. Что удивительно — у нее это получалось. Колдовские науки, многие из которых казались Барбароссе намертво закрытыми дверьми, если не распахнулись настежь, то, по крайней мере, приоткрылись, сделавшись хоть сколько-нибудь понятными. Она уже не буксовала так отчаянно в телегонии, не стискивала зубы при виде алхимических формул, не рычала от каверзных задачек из учебника по хиромантии.
Барбаросса не тешила себя надеждой стать настоящей ведьмой. Не с ее талантами. Если судьба определила тебе родиться в коровнике, нет смысла пытаться стать призовым рысаком, хоть из шкуры выпрыгни.
В мире, которым повелевают адские владыки, ведьма — самое бесправное существо из всех. Не имея от природы собственной силы, она черпает силу своего демонического покровителя и ровно столько, сколько он пожелает ей передать, ни на волос больше. Те счастливицы, что обрели щедрого покровителя, могут почти вовсе не учить уроков, сила бурлит в них таким ключом, что не требуется ни годами овладевать концентрацией, ни учиться правильно расходовать ее запасы. Те, которым повезло меньше, обречены всю жизнь раздувать чахлый костерок своих чар, питая пламя собственной кровью или выполняя прихоти адского покровителя, некоторые из которых могли быть чертовски болезненными, а другие — отчаянно унизительными.
Несправедливо. Она немало размышляла об этом еще до того, как оказаться в Броккенбурге. Несправедливо, что родители, выбирая для нее покровителя, совершили такой промах. Они могли бы выбрать ей в хозяева губернатора Моракса, щедрого владыку, одаривающего своих последовательниц знаниями о свойствах трав и камней. Или адского герцога Буне, дающему власть над мертвыми. Да хотя бы князя Фурфура, который славится за свое безграничное распутство, но при этом дает талант повелевать молниями! Вместо этого ее посвятили герцогу Абигору. Владыке могущественному и грозному, но имеющему чертовски странный взгляд на то, как должно одаривать своих вассалов. В учебе он не приносил никакой пользы.
Именно поэтому ей нужна была Котейшество.
Из них двоих вышел отличный союз, как у телеги и колеса или наковальни и молота.
Котейшество подтаскивала ее по магическим наукам, терпеливо подсказывая, разжевывая объясняя и втолковывая суть в ее никчемную темную голову. Взамен она взяла Котейшество под свое покровительство, обеспечив ей защиту и безопасность. Это тоже удалось не сразу. Ей пришлось вздуть до черта сук-первогодок, чтобы объяснить им — эта тщедушная девчонка с глазами странного цвета отныне не находится под их юрисдикцией.Там, где не хватало кулаков, она охотно пускала в ход нож, который носила в башмаке, или обломок камня. Парочке самых несообразительных пришлось проломить череп, еще одна заработала дырку в животе. Шабаш, сам чуждый любых правил и законов, вечно плещущийся в первобытном вареве неуправляемого хаоса, не терпел никаких пактов и договоров. В следующие три месяца Барбаросса дралась чаще, чем за всю свою предыдущую четырнадцатилетнюю жизнь, зарабатывая для них с Котейшеством право на самостоятельное существование. И это были жестокие драки. Но всякий раз, когда она доползала до койки, ухмыляясь окровавленным ртом и оставляя на полу багряные потеки, ее встречал взгляд янтарных глаз, взгляд, от которого, казалось, сами собой зарастали свежие кровоподтеки на ее проклятой потрепанной шкуре.
«Ты делаешь ошибку, Красотка, — сказала ей как-то раз Панди, полируя ногти щепкой, — И ошибку паскудную. Я же вижу, как ты на нее смотришь».
«Как?» — окрысилась Барбаросса.
В то время их пути еще не разошлись окончательно, но уже начали отдаляться друг от друга, точно две тропки, огибающие дерево с разных сторон, тропки, которые уже никогда по-настоящему не сойдутся воедино.
«Как малолетняя пизда на любимую куклу».
Тогда Барбаросса оскалилась, точно кошка, которую погладили против шерсти. Вспылила, наговорила Панди много дурного. Котейшество не привлекала ее как… Словом, как привлекают некоторые хорошенькие сучки, не умеющие пользоваться кулаками, зато имеющие сноровку по части того, что располагается между ног и наделенные мягким язычком.
Барбаросса могла бы затянуть в свою койку любую первогодку по своему выбору, даже не вытаскивая ножа — ее звериный нрав к тому времени был хорошо известен всему Шабашу. Она и затягивала — время от времени. Не потому, что находила в этом особенное удовольствие — ее всегда больше привлекали мужчины — скорее, чтобы продемонстрировать этим хлюпалкам свою власть. Поставить на место, напомнив, кто главный в этом паршивом курятнике.
Но Котейшество… Наверно, она могла бы с ней переспать. Даже без угроз, пользуясь одним только правом сильного, но… Всякий раз, встречая ее взгляд, Барбаросса ощущала такую предательскую мягкость в ногах, точно ее саму огрели кастетом по затылку и уронить ее на пол мог бы даже тычок пальца, не то, что хорошая оплеуха. Какая-то дьявольщина водилась в этих чистых янтарных глазах, дьявольщина, на которую ей хотелось смотреть бесконечно долго и…
Дождавшись, когда поток брани иссякнет, Панди сплюнула на пол.
«Твое дело, Красотка. Просто помни — пока какая-нибудь смазливая сучка цепляется за твои сапоги, это всего лишь досадная помеха. Но как только твоя шея угодит в петлю, эта помеха мгновенно сделается смертельным грузом, который раздавит нахер твое горло. В этом городе лучше не заводить близких знакомств, иначе пикнуть не успеешь, как они затащат тебя в ад».
Она никому не верила, старина Панди. Ни людям, ни демонам, ни адским владыкам. Она всю жизнь играла только по своим правилам, не оставляя окружающему миру и шанса что-то ей навязать.
«Я тоже была для тебя смазливой сучкой?» — не сдержалась Барбаросса.
И встретила насмешливый, острый, как фальшион, взгляд Панди.
«Кажется, тебе давно не встречалось зеркало».
Кажется, тогда они и разошлись. Не стали осыпать друг друга проклятьями, царапать лицо и делать всех тех вещей, которые делают поссорившиеся киски. Они уважали друг друга, хоть каждая и на свой лад. Броккен — большая гора, а Броккенбург — большой город. Просто их встречи, и так нечастые, сделались редкими, почти случайными, а после и вовсе сошли на нет.