Барби. Часть 1
Шрифт:
Хозяйкой прилавка оказалась тучная дама в застиранном, много раз чиненном платье. Ее трещащий корсет почти не сдерживал рвущуюся наружу плоть, а шея заплыла жиром настолько, что если бы кому-то вздумалось накинуть на нее удавку, та наверняка лопнула бы, как бечевка. Дама засопела, глядя на Котейшество пустым рыбьим взглядом. Послеполуденная жара, затопившая Броккенбург волной медленно сползающего в предгорья зноя, сделала ее сонной и медленно соображающей. Как муху, объевшуюся мясного сока и пьяно ползающую по заляпанной кровью колоде мясника.
— Этот?.. Этот, позвольте… Этот мой старшенький, Клаус. Понесла я к Розовому Понедельнику[17], стал быть… Двадцать, двадцать три… Двадцать восемь недель, выходит. Может, и двадцать девять, дай Вельзевул памяти… Ладный бесенок, а? Гляньте, косточки у него какие, ну
Барбаросса едва не клокотала от сдерживаемой ярости. Злосчастный Мухоглот, из-за которого начался весь переполох, потом прогулка по лавкам Эйзенкрейса, теперь вот Руммельтаун с его отвратительными запахами… Она ощущала себя чугунком на алхимическом огне, внутри которого варится, бурля, едкое ведьминское варево, способное обжечь всякого, неосторожно поднявшего крышку.
Словно нарочно чтобы извести ее еще больше, на носок ее башмака шлепнулось что-то липкое и влажное, зеленовато-белое, похожее на внутренности раздавленной виноградины. И омерзительно едко пахнущее, как выяснилось секундой позже.
Херова дрянь. Неудивительно, что среди обитателей Руммельтауна популярны шляпы с широкими полями, а над прилавками заботливо растянуты холщовые тенты. Ей следовало помнить, куда она направляется.
Барбарроса задрала голову. Здесь, в Миттельштадте, небо не было таким прозрачным, как на вершине Броккена, туман из едких магических испарений и мелкой золы ощутимо ограничивал видимость, превращая солнце в зыбкий светлый мазок, но глаза у нее были достаточно остры, чтобы разглядеть мелькающие среди облаков острые силуэты. Они двигались суетливо и быстро, по рваным, едва не сходящимся траекториям, и удивительно было, как они не сшибаются там, ломая себе шеи. Удивительно проворные и ловкие суки, даже более проворные, чем летучие мыши.
Следующий зловонный снаряд лопнул в дюйме от ее ноги, превратившись в грязно-зеленую кляксу на брусчатке, и, верно, это были пристрелочные выстрелы, потому что следом целая россыпь их забарабанила по пологу над прилавком, да так, что ей пришлось проворно натянуть на лицо капюшон.
Гарпии. Мелкие полуразумные городские хищницы с повадками летающих крыс, они наверняка считали торговые ряды Миттельштадта чем-то вроде своего ленного владения, а может, наследными охотничьими угодьями. Иначе и быть не могло. Здешний смрад наверняка казался им запахом самых соблазнительных яств на свете, шутка ли, такое количество свежей и лежалой плоти, пальчики оближешь! Время от времени они с омерзительными воплями, извергая визгливые ругательства на одном им понятном языке, обрушивались вниз, чтобы выхватить из рук у зазевавшегося покупателя какой-нибудь особенно изысканный на их взгляд плод — несвежее ухо или заспиртованную кисть повешенного, после чего, жадно чавкая, стремительно взмывали вверх, хохоча и упиваясь своей победой. Когда случая пообедать не выпадало, а покупатели проявляли похвальную осторожность, те просто кружили над торговыми рядами, находя удовольствие в том, чтобы испражняться им на головы, издевательски вереща и устраивая грызню между облаков.
Летающие крысы. Никчемные городские паразиты. Среди университетских школярок была популярна забава — устроившись на парапете, сшибать их юркие тела из простенького самострела свинцовыми пулями. Неказистое, бесхитростное развлечение, но они могли предаваться ему часами. Не из-за их мяса — мясо гарпий было не только зловонным, но и настолько ядовитым, что в пищу не годилось — скорее потому, что это были единственные существа, на которых они могли выместить свою злость. А злости тогда в них было до черта.
Барбаросса натянула капюшон, чтобы едкие брызги шлепающегося вокруг помета не попали в глаза. Если Котейшество задержится здесь надолго, одёжка пропахнет этой дрянью настолько, что придется варить в котле, иначе это дерьмо и не вывести.
А Котейшество, кажется, не спешила прочь. Она пристально изучала мертвого младенца в банке, словно пытаясь в его сероватом скрюченном тельце найти какие-то одной только ей ведомые признаки и следы.
— Сами глядите, какой ладненький и добрый… — дородная хозяйка в грязном фартуке кокетливо
опустила глаза, — Вынашивала как для себя, сами понимаете. Ежли вам надо ведьмову мазь изготовить, «хексензальбе», значит, то в самый, значит, раз. Гляньте, не жирный, косточка к косточке, и внутренность добрая, без чирьёв или там распухлостей, бульончик славный выйдет, душистый…Барбаросса едва сдержала злой, царапающий губы, смешок.
«Хексензальбе»! Подумать только! И верно безмозглая как осенняя муха.
В существование особой колдовской мази, позволяющей ведьмам летать, повелевать молниями и творить прочие фокусы, чьи пределы обыкновенно зависели от воли рассказчика, верили только дети, дубоголовые деревенщины откуда-нибудь из-под Граца да простаки, способные обменять корову на три волшебных боба.
А еще в него верили многие ведьмы из Броккенбурга. Слишком слабые, чтобы овладеть настоящими науками ада, дарующими истинную силу, слишком отчаявшиеся, чтобы рассчитывать дотянуть до конца первого года обучения, когда им позволено будет стать частью чьего-то ковена, бесправные и забитые, как и тысячи их товарок в Шабаше, они верили в то, что «ведьмина мазь» наделит их силой и спасет.
Даже сейчас, спустя два года, Барбаросса помнила ее немудрящую рецептуру, которую тайком переписывали друг у друга школярки, всерьез полагая, будто причащаются тайной формулой, дарующей могущество и силу. Цикорий, лунник, вербена, пролесник, толстянка, венерин волос, потом, кажется, птичья кровь, бульон из новорожденного теленка, истолченный смарагд, паутина из дома вдовы… Дальше полагалось на протяжении трех ночей толочь хексензальбе в медной ступе, трижды перегонять зелье, трижды фильтровать — через березовую золу, пепел отцеубийцы и кладбищенскую землю, остужать, произносить какие-то формулы…
Когда-то давно, два года назад, она и сама чуть было не испробовала на своей шкуре чудодейственную «ведьмину мазь». Пятеро школярок из Шабаша раздобыли украдкой нужные ингредиенты и глубокой ночью, таясь от старших, приготовили их на потайном огне, разожжённом в руинах Пьяного Замка.
Поступок, рожденный не любопытством, но отчаянием. Эти сопливые пигалицы были настолько сломлены, что не рассчитывали дожить до конца своего первого года в Броккенбурге. Неустанная травля со стороны старших, грызня в Шабаше, напоминающая бесконечную войну крыс в подполе, жестокие наказания и изматывающие занятия быстро вытравливают розовые надежды и детские мечты. Шабаш легко сжирает всех тех, кто оказался недостаточно силен духом, недостаточно жесток и силен, чтобы прожить этот первый, самый сложный, год.
Никчемная авантюра. Сейчас забавно вспоминать, что она сама едва не поучаствовала в ней. Не потому, что относилась к числу таких же забитых беспомощных созданий, как они сами. Пусть через полгода после начала обучения она еще не была той Барбароссой, с которой вынуждены были считаться прочие, пусть она носила другое имя, куда более дрянное, данное ей в насмешку, определенная репутация у нее была уже тогда. Репутация, завоеванная не только крепкими кулаками, высаживающими зубы из чужих челюстей как семечки из созревших подсолнухов, но и звериным норовом, с которого она научилась снимать узду.
Скорее, это была их плата ей, Барбароссе, за некоторые услуги, оказанные с ее стороны. Кое-кого из этих несчастных она в свое время спасла от неприятной участи — и они решили расплатиться с ней, предложив в качестве оплаты свою долю «хексензальбе», чудодейственной ведьминской мази.
И ведь она всерьез раздумывала об этом! Крепкие кулаки — это хорошо, но одними только кулаками, как и самодельным ножом, спрятанным в башмаке, не протянуть все пять лет в Броккенбурге. Даже самый ничтожный демон из числа адского сонма обладает силой, достаточной чтобы превратить человеческое тело в парящий на ветру пепел, что уж говорить о прочих энергиях ада, с которыми их учили управляться? О яростной грызне в Шабаше, которая с течением времени никуда не исчезает, превращаясь в не менее яростную поножовщину между ковенами? О плотоядных круппелях, многие из которых никогда не прочь отведать сладкого человеческого мяса или сшить из мягкой человеческой кожи симпатичный половичок? О тысячах прочих опасностей и ловушек, которыми Броккенбург на протяжении многих веков изводит излишне самоуверенных и беспечных девиц, маня их патентом «мейстерин хексы»?..