Барин-Шабарин 7

— Так они пробовали его защищать, — Елисей указал в сторону английского полковника.

— Господин генерал-майор, может, вы уже доложитесь мне, а после будете переговаривать со своими солдатами? — сказал Нахимов.

Признаться, я был без понятия, почему произошла такая резкая смена настроения у вице-адмирала. Вроде бы, напротив, должен радоваться тому, как тут, с кондачка была проведена операция и в руках русского командира, сто есть у него, уже целый полковник. Это, если не учитывать журналиста, которого, скорее всего, придётся отпускать. Возможен обмен на русских офицеров.

А еще, Нахимов оказался не сказать, что сильно благодарным мне человеком. Мы-то уже были представлены. Общались и ранее. Хотя… Я, наверное, слишком многого хочу. Как тот ребенок, что за каждый свой поступок, пусть и обязательный, но хороший, ждет похвалы. Вот и для меня идти к победе обязательно, но стоит ли ждать после каждого поступка благодарности?

— Мы можем отойти с вами в сторону? — спросил я у Павла Степановича, не желая выяснять причины перепадов настроения командующего в присутствии подчинённых.

— Вы понимаете, что журналиста мы должны будем отпустить, и что он напишет английской газетенке? — своим вопросом Нахимов дал мне понять, почему он злится.

— А разве же они, журналисты английские, как и французские, не поливают нынче грязью нашу страну и нашего государя? — задал я встречный вопрос.

— Наше командование весьма чувствительно ко многим статьям, что выходят за границей, — пояснил мне Нахимов.

Я не стал высказываться на эту тему. Желания адмирала Александра Сергеевича Меньшикова для меня не особо весомы. Да и самого Александра Сергеевича здесь нет, поэтому решение принимать не ему. Кроме того, журналиста мы конечно отпустим. Вот, только я имел немалое желание пообщаться с ним.

— Да и то, как вы нынче воевали… Мне сие обдумать еще нужно. Поймите меня правильно, я за любую войну, главное — победить врага. Но они нас называют варварами, дикарями. И только что мы доказали, что таковыми и являемся, — Нахимов выразил мысль, которая присуща большинству нынешних офицеров.

Вот это желание воевать в белых перчатках для меня непонятно. Есть же пословица, то ли у французов, то ли у англичан, гласящая, что нельзя приготовить омлет, не разбив при этом яйца. Вот я и делаю: разбиваю яйца, да и другие части тела французской, английской, и турецкой гадине.

— Вы прикажете отказаться от таких форм войны? — спросил я, также демонстрируя своё недовольство.

— Нет. Но всё это мне нужно обдумать, — сказал Нахимов, развернулся и пошёл прочь.

Не понимаю. Неужели на глазах вице-адмирала, как и других офицеров убили ещё такое малое количество русских воинов, что они не окончательно поняли, что эту войну выигрывать нужно жёстко? Да, знаю, что во время Первой мировой войны русским снайперам порой офицеры не подавали руки. Мол, нельзя убивать даже врага из-за угла. Но дикость, как по мне, именно в том и состоит, чтобы отказываться от новых методов ведения войны, методов, которые способны приблизить Победу.

— Раненых в наш лазарет! — приказал я Елисею, после обратился к офицерам, всё так же стоящих неподалеку от меня, и от моих пленников.

— Честь имею, господа. По случаю своего прибытия тех, кто не будет занят на службе, вечером приглашаю к себе. Песни, еда и в умеренном количестве шампанское, обещаю, — сказал я и отправился прочь.

Не стал уточнять, куда это я к себе приглашал. Захотят, узнают. Штаб своего корпуса, как и собственное жилище, я намеревался расположить в доме своего тестя в Севастополе. Не такой большой город, чтобы не знать, какие здания и сооружения находятся неподалеку от побережья. Приятный двухэтажный особняк практически в центре города вполне подойдёт и под военные нужды, и под бытовые.

Подъезжая к своему временному жилищу, я заметил множество офицеров. Постепенно, полками, или даже батальонами, мой корпус заходил в Севастополь. И по приходу каждое воинское подразделение должно было обозначиться в штабе корпуса. Ну а тут должны были решить, где размещать такую массу людей. Я арендовал в городе все, что только можно было арендовать, как и склады, так и пустующие дома людей, покинувших Севастополь.

Наверное, я немного преувеличиваю количество тех войск, которыми сейчас располагаю. Всё же, скорее, это дивизия, пусть и усиленная. Ещё не пришли все те войска, которые должны были пойти под мое командование. И на данный момент я располагаю лишь четырнадцатью тысячами штыками и саблями. А должен буду командовать более, чем двумя десятками тысяч солдат и офицеров.

И тут у меня возникает закономерный вопрос, а никто не желает меня повысить в чине до генерал-лейтенанта? Всё же неправильно, если корпусом будет командовать генерал-майор. Впрочем, по этому поводу я сильно не беспокоился.

За чинами, как таковыми, не гонюсь. И это в мирное время можно и нужно соблюдать правила, по которым генерал-майор не должен командовать корпусом, лишь дивизией. Но сейчас идёт война. И, как по мне, главное — это эффективность боевых действий. И все же… В этой войне я проявляю такую активность и уже имею под своим командованием почти что корпус. А дальше? Может еще получится усилиться.

И видит Бог, если мои действия не будут замечены на верху, то поеду на Аляску, к Клондайку, золото добывать. Ну и делать так, чтобы не возникло желание продавать эти русские территории. Кто же будет продавать земли, на которых было найдено золото? А нефть… Правда доказать ее существование на Аляске будет сложно.

* * *

— Ждет в Севастополь, ждёт Камчатка, ждёт Кронштадт. Верит и ждёт земля родных своих ребят. Там за туманами… — пел я под гитару песню группы «Любэ».

Понятно, что слово «ребят» не очень уместно в этом времени. Однако, сколько я не исполнял эту песню, особенно перед моряками, никто не высказывал претензий. Вот и сейчас приглашённые на вечер морские офицеры слушали с нескрываемым удовольствием и вниманием песню. Уже прозвучали «Офицеры», «Песня про коня» и несколько романсов для тех немногих дам, что нашли возможным посетить такое мероприятие.

Я старался завоёвывать авторитет всеми возможными способами, включая и даже подкуп. Возможно, конечно, это слишком — считать подкупом угощение офицеров и их развлечение. Но цель была именно таковой: стать своим. А русский человек зачастую не будет считать кого-то своим, если он с ним не разделил краюху хлеба и не выпил чарку водки.

— Это я уже с вами знаком, господин Шабарин. А для большинства собравшихся офицеров вы своего рода откровение. Все знают, что вы доставляли важные для обороны Севастополя грузы ещё до того момента, как вообще стала возможна осада города. Шепчутся, что вы провидец, словно старец Авель, — когда я закончил петь и решил на время выйти в сад у дома тестя, ко мне подошёл Эдуард Иванович Тотлебен.

Неприятные были ощущения, что именно в этом саду Лиза… Эх, как там моя женушка?

— Признаюсь вам, Эдуард Иванович. Тем более, что мы с вами уже знакомы. Как-никак Силистрию убрали. Так вот, весь этот приём, всё лишь для того, чтобы продолжать служить Отечеству и делать то, что я умею и на что способен. Я стрелялся с одним из морских офицеров и застрелил его. И мне нужно, чтобы обо мне думали не как об убийце. Посему прошу вас, Эдуард Иванович, поспособствовать мне. Вы же знаете… Сюрпризы для русского командования неприятны, весьма традиционно, или вот вам слово: законсервировано, мнение военных. Нужно лишь убедить русское командование в том, чтобы они мне не мешали, — сказал я, предлагая Тотлебену бокал шампанского.