Барин-Шабарин 9
Шрифт:
Я подошел к окну. Сумерки сгущались над Невой, но по темной воде, споро шел небольшой паровой буксир. И не просто шел — он тащил парусный барк, словно символ уходящей эпохи. А за ними, пока еще проектируемые, идут в незримом кильватерном строю корабли нового времени. Да разве только корабли!
К сожалению, мир высокотехнологического будущего, которое еще предстоит построить и о котором грезят гимназисты, читающие романы Одоевского, Гордеева, Руднева, Толстого, не будет добрым. Скорее — наоборот. Он будет еще более жестоким, нежели сейчас. А еще — сложным. Однако это будет мир, где Россия диктует правила. Мир силы, основанной на уме и воле.
«Зима, говорили
Глава 14
«Молния» пребывал в прекраснейшем настроении. Он только что получил гонорар за взрыв на территории британского Адмиралтейства, хотя ни он сам, ни его хозяева из Интеллидженс сервис никогда бы в этом не признались.
Как не признались бы и в том, что цели эта акция не достигла, пусть они и метили не только в Россию, но и лично в ее канцлера Шабарина. Продажа концессий в Аляске затмила все остальные новости, ибо золото куда весомее газетных воплей о «милитаризме русских».
Любая компания, которая перевозила через Атлантику пассажиров, предоставляла фрахт и другие услуги, связанные с морскими перевозками, могла праздновать увеличение прибыли. Не говоря уже о тех, что торговали снаряжением и оборудованием для старателей.
И конечно же в Уайтхолле скромно умалчивали о том, что на Золотой лихорадке больше всего зарабатывают русские промышленники, опутавшие сетью своих компаний всю Европу и даже — обе Америки.
Впрочем, Тарасу Григорьевичу Мисько была на это глубоко наплевать. Помахивая тросточкой, насвистывая песенку популярного шансонье, он углублялся в кварталы лондонского Сити, предвкушая приятный вечерок.
Он знал одно заведение, именуемое «Bear end Beer» — «Медведь и Пиво», которое содержал выходец из Киева Мойша Гершкович. Заведение славилось международной кухней и… девочками, говорившими на разных языках, но желания клиента понимавшими без слов.
«Молнии» было невдомек, что «Медведь» содержался на средства русской резидентуры, а Гершкович служил в Третьем отделении. И когда бомбист пересек порог заведения, то первым делом увидел у барной стойки женщину необыкновенной красоты.
С презрением проигнорировав поклон хозяина, одетого в традиционный костюм обитателя еврейского местечка, Тарас Мисько сразу же подсел на табурет у стойки и велел бармену подать ему кружечку стаута. Покосился на прекрасную незнакомку.
— Тебя как зовут, милочка? — обратился он к ней по-английски.
Девушка окатила его презрением.
— А ты кто такой, чтобы спрашивать?
— Пардон! — Мисько сорвал котелок. — Позвольте представиться, леди. Джон Перкинс, бизнесмен.
Незнакомка окинула его оценивающим взглядом, усмехнулась.
— Энн, — назвалась она.
— Разрешите вас угостить, мисс Энн?
— Ну угости, если такой богатый.
— Шерри, бренди, виски?
— Шампанское.
«Молния» кивнул бармену, хотя знал, что заграничные вина в «Медведе и Пиве» стоили бессовестно дорого. Бармен наполнил бокал шампанским. Она его слегка пригубила, продолжая изучать щедрого завсегдатая.
А тот прихлебывал свое темное, предвкушая продолжение. В заведении, между тем, становилось все больше посетителей. Сюда нищеброды не заглядывали. Цены кусались, а девочки были «чистые», за этим следил известный венеролог, доктор Эпштэйн.
Так что в «Медведе и Пиве» собирались люди состоятельные и исключительно мужского пола. Кроме бизнесменов,
сюда захаживали военные и государственные чиновники. Кроме известного рода утех, они испытывали потребность выговориться.Жаловались на жен, начальство, сами того не замечая, выбалтывали военные и политические секреты, наивно полагая, что все эти негритянки, славянки, арабки, латиноамериканки ни слова не знают из языка жителей Туманного Альбиона.
На самом деле, девицы только делали вид, что не понимают, о чем болтают эти высокопоставленные похотливые козлы. После каждого «сеанса» девушки регулярно докладывали о своих разговорах с клиентами хозяину.
Энн ничего и никому докладывать не собиралась. Допив шампанское, она еще некоторое время поломалась и, наконец, уступила настойчивому желанию «Джона Перкинса» продолжить вечер наедине.
Гершкович, разумеется, был в курсе проводимой в его заведении операции. Для чего и выделил комнату с потайным выходом в узкий, темный проулок, стиснутый между брандмауэрами двух четырехэтажных зданий.
Тарас Мисько окончательно утратил способность рассуждать здраво, когда оказался в этой комнате. За узким, тщательно зашторенным окном сгущался туман. А в узком пространстве, где помещалась лишь широкая кровать, вешалка для одежды и закуток с кувшином и тазом, слабо тлел огонек керосинки.
И в ее тусклом свете, «Молния» увидел, как Энн, нарочито медленно сбрасывает одну юбку за другой, расшнуровывает корсет, освобождая полные, но крепкие груди. Ее «клиент» тоже принялся поспешно раздеваться, опасаясь, что облажается, как мальчишка.
Через несколько томительно долгих минут, девушка обнажилась полностью, а Мисько все еще путался в завязках кальсон. Облизнув губы, Энн подошла к нему, и опустилась на колени, высвободив напряженное мужское естество бомбиста.
Тот и так был уже на грани взрыва. Сознание его туманилось от вожделения и глаза видели только алые губы девицы, которые тянулись к его возбужденному органу. Бомбист не заметил шприца в левой руке «проститутки».
Тарас Мисько даже не почувствовал укола, свалившись бесчувственной куклой на битый молью ковер. Энн выпрямилась. Подошла к окну, подняла раму, выбросила опустевший шприц в воду, протекавшего под стеной канала.
Потом неторопливо оделась. Не в соблазнительный наряд проститутки, а — в добротный дорожный мужской костюм. После чего постучала в замаскированную обоями потайную дверь. Та отворилась, пропустив в комнату «мистера Симмонса».
— Все, можешь забирать этого козла, — сказала ему агент по кличке «Игла».
Через десять часов, тело беспробудно спящего «Молнии» в специально для этого изготовленном ящике было доставлено в прибрежную рыбацкую деревушку на юге Англии, а там погружено на борт «Скромного», скоростного парового судна замаскированного под прогулочную яхту. Через неделю Тарас Григорьевич Мисько был уже в камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости.
«Святая Мария» скрипела, стонала и плакала ледяными слезами. Она была похожа на израненного зверя, попавшего в капкан. Корпус, помятый льдинами в прошлые стычки, протекал. Паруса, изорванные штормами и ветром, висели жалкими лохмотьями. Дым из трубы паровой машины был жидким, едва заметным на фоне бескрайней белизны.
Машина работала на пределе, глотая последние пуды угля, выжимая из изношенных цилиндров каждую лошадиную силу. Скорость — не больше трех узлов. А вокруг — белое безмолвие, прерываемое лишь скрежетом льда о борта и зловещими трещинами, расходящимися по ледяному полю.