Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

— А сами-то, мама? — обеспокоился Зиновий.

— Найдется и мне место, — сказала мать, — а тебе за перегородкой спокойнее будет.

На другой день утром, поменяв повязки, мать снова его спросила:

— За что же это тебя так, сынок?

Зиновий погладил морщинистую ласковую материнскую руку и сказал с печальной усмешкой.

— Первое крещение, мама…

Глава седьмая УНИВЕРСИТЕТЫ ТАГАНКИ

1

Тюрьма на улице Малые Каменщики, официально именовавшаяся Московской губернской уголовной тюрьмой, но в просторечии получившая наименование Таганки (по расположению своему неподалеку от Таганской площади), учреждена была в начале века, в царствование Александра Первого Благословенного, с предназначением для содержания в ней уголовных преступников. Но в конце века, по мере нарастания революционного движения среди рабочих Москвы и Московской области, Таганка все чаще и чаще принимала в свои мрачные камеры узников политических.

Зиновий попал в Таганку осенью 1896 года, в начале царствования Николая Второго.

После своего скоропалительного — для самого непонятного и неожиданного — изгнания из подвалов охранки Зиновий десяток дней отлеживался у матери на Балканах.

Стыдно было выйти на улицу с лицом, испятнанным кровоподтеками. Он, понятно, не мог догадаться, что меты на его лице поставлены по личному указанию начальника охранки со специальной целью, и решил, что таким образом свели с ним счеты обиженные им филеры.

Но потаенной своей цели хитроумный начальник охранки все же достиг.

От Марии Бойе в подполье стало известно о том, что вырвавший ее из лап охранников Зиновий Литвин арестован. Узнали, что передан он в охранку на Гнездниковский. Потом узнали, что был там жестоко избит, а после всего этого вроде бы даже и… отпущен.

Склонялись к тому, что с Зиновием просто расправились без суда и следствия. Но все же поручено было Ивану Калужанину выяснить, что же на самом деле случилось.

Иван Калужанин договорился с Никитой Голодным, чтобы тот взял на себя розыски Зиновия. Зиновий ни разу не приводил Никиту в свою каморку, встречались обычно в трактире. Но разговор о том, где проживает он, был. Запомнилось Голодному, что недалеко от вокзала, в трехэтажном доме с высоким крыльцом, а на крыльце два больших каменных шара.

Вот шары эти каменные и помогли отыскать местожительство Зиновия. Про каморку свою под лестницей Зиновий тоже успел рассказать. Но Зиновия в каморке не оказалось. А сдававшая конуру дворничиха к разговорам с незнакомым человеком не была расположена.

— Не телок, чтобы на привязи его держать, — заявила она Голодному. — Дело его молодое, когда надо, тогда и ушел. А куда ушел, пошто не пришел, не мое дело. За комнату уплочено вперед за месяц. Стало быть, когда захочет, тогда и заявится.

Немалых трудов стоило убедить недоверчивую старуху, что он друг ее квартиранта. Разыскивает не просто так, есть опасение, не попал ли в беду. Может, помочь в чем надо?..

В конце концов старуха прониклась доверием и вспомнила, что «у Зиновия мать где-то на Балканах». А когда Никита возразил, что Балкан — клин не малый, еще вспомнила: во флигеле в доме купца Воскобойникова.

2

Мать старательно прикрыла за собой дверь и подошла к Зиновию, сидевшему у окна и занятому сапожным ремеслом: он прилаживал косячки и подковки к своим рабочим сапогам.

— Беда, однако, сынок, — сказала она Зиновию. — Спрашивает тебя какой-то. Сроду его не видела. Сказала: пойду погляжу, дома ли. Может, укроешься у соседей, от греха подальше. А ему скажу: ушел куда-то…

Зиновий отставил в сторону лапку с надетым на нее сапогом, посмотрел на взволнованную мать:

— Не тревожься, мама, раньше времени… А какой он из себя-то?

— Длинный такой и шибко тощий. А лицо все как есть в морщинах, будто посечено…

— Так это же Голодный! — воскликнул Зиновий и побежал навстречу товарищу.

Но на пороге остановился, сказал матери:

— Зови сюда, в горницу. Не надо, чтобы его вместе со мной видели.

Мать снова всполошилась, постарался ее успокоить.

— Это, как говорится, на всякий случай. А если по-вашему, то: береженого бог бережет. Иди, иди, зови. Не опасайся.

— Здорово же они тебя изукрасили! — сказал Никита. — Постарались, изверги!

— До свадьбы заживет, — бодро отмахнулся Зиновий.

— На лице заживет, — согласился Никита. — А нутро-то как? Они там великие мастера почки отбивать.

— Бог миловал, — сказал Зиновий. — Ни разу не ударили. Все только по роже.

— Вовсе непонятно! — удивился Голодный. — В охранке всегда бьют скрытно, а тут, словно нарочно, весь фасад высветили… — Тряхнул в задумчивости огненной своей шевелюрой и снова повторил: — Непонятно… Слушай, Зиновий, а может, все это неспроста, а специально?

— Что специально? — не понял Зиновий.

— Понимаешь, какое дело? Сдается мне, они пакостное дело замыслили. Втягивают тебя в грязную историю.

— Теперь мне непонятно, — сказал Зиновий.

— А вот послушай. Тебя взяли, как говорится, с поличным. Дело нешуточное. Нападение на агентов полиции. Тебе причитается суд и каторга…

— Бердяев сказал, десять лет каторги.

— Там уж сколько суд отломит… И вместо суда через три дня тебя выпускают из охранки. Как это понимать?

Зиновий насупился, вспомнил, как сам ломал голову, теряясь в догадках…

— Выходит, простили тебя. Почему? Охранка нашего брата не милует. Выходит, нужен ты им? Для чего?..

— Вот и я не пойму: для чего? — сказал Зиновий. — Склоняли меня там, чтобы я им помогал… на них работал. Я отказался…

— Это они знают, что ты отказался. А мы, — Никита похлопал себя по груди, — мы-то не знаем. Я тебя знаю. Я тебе верю. А если кто не так хорошо тебя знает? Что он о тебе должен думать? Ты понял теперь, Зиновий, в какую грязную яму они тебя столкнули?

— Зачем же били тогда?..

— Вот тут вся их хитрость и выперла. Били не так, как в охранке бьют. По вывеске били, чтобы каждому в глаза бросалось. Иначе сказать, били напоказ, как своего бьют, когда надо глаза отвести.