Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

— Зиновий Литвин?

— Так точно, ваше высокоблагородие! — ответил Зиновий.

— Моя фамилия Зубатов, зовут меня Сергей Васильевич, — представился полковник и вслед за этим пригласил с радушным жестом: — Садитесь, Зиновий Яковлевич!

Зиновий сперва ушам своим не поверил; потом, повинуясь повторному жесту Зубатова, подошел и сел в стоящее возле стола полумягкое кресло.

— Вы, я вижу, удивлены, Зиновий Яковлевич? — спросил полковник, пряча улыбку в аккуратно подкрученных усиках.

Зиновий не нашел сразу пригодного ответа и решил, что надежнее промолчать.

Полковник понимающе и даже слегка сокрушенно покачал головой, показав Зиновию тщательно расчесанный пробор.

— К сожалению, наше почтенное и, смею утверждать, весьма полезное учреждение вызывает к себе этакое… — полковник сделал рукою какой-то неопределенный жест, — некоторое, я бы сказал, огорчительное недоверие… Вот, я вижу, и у вас тоже, — продолжал Зубатов. — Остерегаетесь. Вас можно понять, вы бывали здесь при полковнике Бердяеве. Должен вам признаться, что, весьма уважая служебное рвение моего предшественника, я в то же время всегда полагал методы, применяемые им… несколько… устаревшими. Но времена меняются. И теперь наше учреждение, все наше ведомство основывает свою деятельность совсем на иных принципах. Вот учитывая именно это, скажите чистосердечно, можете ли вы в сию минуту отнестись с полным доверием ко мне и возглавляемому мною учреждению?

— Как прикажете, ваше высокоблагородие, — послушно ответил Зиновий.

Он давно уже понял, что неспроста матерый волк пытается укрыться под овечьей шкурой. В таких обстоятельствах разумнее всего было казаться предельно простодушным.

— Приказать я, конечно, могу, — усмехнулся Зубатов. — Но я бы желал, чтобы доверие было не по приказу, а вполне искренним. Как говорится, от чистого сердца. Я объясню, почему это так важно. Я вас пригласил…

На этих словах уже Зиновий с трудом удержался от усмешки, но пересилил себя и продолжал внимательно и преданно смотреть в рот полковнику.

— …чтобы поговорить с вами обстоятельно и откровенно. Но откровенность, полагаю, вы с этим согласитесь, возможна лишь при полном взаимном доверии. Не так ли?

— Так точно, ваше высокоблагородие.

— Так вот, Зиновий Яковлевич, — продолжал полковник сугубо доверительным тоном, — для начала условимся. Первое — разговор наш, независимо от того, придем ли мы к взаимному согласию или нет, останется строго между нами. Второе — разговор мы ведем без чинов, на равных, и посему благоволите именовать меня просто Сергеем Васильевичем, так же как и я вас Зиновием Яковлевичем.

— Никак невозможно, ваше высокоблагородие. Как же я осмелюсь?

Улыбка не сходила с холеного, чисто выбритого лица полковника, но уже заметно было, что под улыбкой прячется раздражение, которое хозяин кабинета старается всеми силами сдержать и не выказать. Заметив это, Зиновий удостоверился, что избрал правильную линию поведения, и твердо решил держаться ее и дальше, ни в коем случае не поддаваясь ни на какие посулы сладкоречивого полковника.

— Сдается мне, — сказал полковник, — что вы хитрее, нежели я полагал. Советую не забывать, что хитрить полезно лишь в меру. И ничуть не больше. А то можно и пересолить…

— Вы, ваше высокоблагородие, приказали говорить откровенно. Вот и я, как есть, начистоту…

Но Зубатов, похоже, даже и не слышал этих слов. Углубившись в свои мысли, он отсутствующим взором смотрел куда-то мимо сидящего перед ним арестанта.

После довольно продолжительного молчания начальник охранного отделения сказал:

— Ваша защитная реакция в известной степени оправданна. Вам неизвестно, о чем пойдет речь. Потому вы и не решаетесь раскрыться. Поступим так: я изложу вам суть дела. Затем вы получите достаточное время для того, чтобы подумать, так сказать, взвесить мои слова. Затем мы встретимся снова, чтобы после откровенного разговора прийти к окончательному решению. Устраивает вас?

— Как вам будет угодно, ваше высокоблагородие, — почтительно ответил Зиновий.

И снова заметил, с каким трудом подавил полковник готовое прорваться раздражение.

— Вы состоите в подпольной организации…

— Никак нет, ваше высокоблагородие, — решительно перебил полковника Зиновий.

Зубатов в сердцах махнул рукой.

— Оставьте! Не о том сейчас разговор. Вы недовольны существующим положением. И вы правы. Я тоже им недоволен. Я скажу вам больше, открою тайну: создавшимся положением недоволен сам государь. Алчность фабрикантов и заводчиков, думающих о том лишь, чтобы получить как можно больше прибыли, тревожит государя и правительство. Рабочие, равно как и фабриканты, подданные его величества. Государю угодно, чтобы все его подданные благоденствовали. Чтобы каждый посильным трудом, честным мог обеспечить себе и семейству своему безбедное существование. Такова монаршая воля государя императора…

Зиновий слушал и думал, что эти же мысли, пусть выраженные другими словами, втолковывал ему отец. И повстречайся на жизненном пути этот полковник-златоуст двумя-тремя годами раньше, кто знает, куда бы повело Зиновия Литвина?

Но это если бы двумя-тремя годами раньше, а теперь поздно байки рассказывать про доброго царя.

— Революционное движение не облегчит положения рабочих, — изрек как непререкаемую истину Зубатов. — По той простой причине, что оно направлено против царя и правительства. Против тех, кто по самой природе своей являются естественными и единственными, — полковник подчеркнул это слово, — защитниками рабочих от алчности хозяев-капиталистов…

Зубатов, превратно истолковав внимательное молчание собеседника, продолжал разливаться соловьем:

— Надо понять и умом, и сердцем простую истину: в борьбе рабочих с капиталистами царь и его правительство на стороне рабочих. Капиталистов — сотни, а рабочих — миллионы. Не может благоденствовать держава, в которой миллионы страждут. Иными словами, у правительства и у рабочих общий интерес. Поэтому, чтобы улучшить свое положение, рабочие должны подняться не против царя, а в защиту царя. Это вам понятно?

— Никак нет, ваше высокоблагородие. Царь сам и казнит, и милует. От кого же его защищать?

— Уместный вопрос. Отвечу со всей, прямотой. От смутьянов, от бунтовщиков, от злодеев, покушающихся на самоё священную особу государя императора. Прошу заметить, Зиновий Яковлевич, среди извергов, многократно покушавшихся на государя, никогда не было ни одного рабочего…

Зиновий мог бы напомнить полковнику про Степана Халтурина, но, конечно, уместнее было промолчать.

— …Но, к великому огорчению, в различные революционные союзы, кружки, сообщества смутьянам-бунтовщикам удалось вовлечь немало рабочих. Обязательно надо вырвать их из-под влияния агитаторов-смутьянов. И знаете, как это лучше всего проделать?

Зиновий не знал, как лучше это проделать, и потому промолчал.

Но зато хорошо знал полковник.

— Рабочие должны сплотиться в свою, истинно рабочую организацию. Без всяких марксистских, социалистических и иных агитаторов. Рабочим есть против кого бороться и есть за что бороться. Против хозяев-капиталистов, за свои рабочие интересы. Повысить оплату труда, укоротить рабочий день, добиться отмены штрафов, обеспечить инвалидов и престарелых. И в этой борьбе рабочих за свои права царь будет на стороне рабочих. Теперь, надо полагать, вы поняли, Зиновий Яковлевич, для чего я все это вам рассказываю?