Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

Всех арестованных содержали в предварительной камере Сретенской полицейской части. Большую часть задержанных через несколько дней после надлежащего внушения отпустили по домам. Так же отпустили бы и Зиновия. Вины за ним большой не сыскалось. Все показали: да, приходил, сидел, слушал, с речами не выступал, вообще голоса его не слышали…

Только Зиновию не повезло. Случайно ли оказался в Сретенской части один из филеров, битых им на Курском вокзале, или так уж заведено в полиции приглашать на опознание филеров из соседних частей, — только попался он на глаза филеру Кузьме Степанову, и тот мгновенно узнал его.

И вместо того, чтобы выпустить Зиновия из предварилки, его под конвоем отправили снова на Большой Гнездниковский, в московскую охранку.

Встреча с Бердяевым была сухой и краткой. — Не пошла тебе впрок наука? — не то спросил, не то отметил Бердяев.

Сказать на это было нечего, и Зиновий промолчал.

— Может быть, скажешь, наша вина! плохо летом вразумили? Можем осенью повторить.

Зиновий собрал все свои силы и заставил себя не отвести глаз в сторону,

— Так как же? — усмехнулся Бердяев. — Знакома тебе красивая Мария?

— Не знакома.

— Понятно, — сузил глаза Бердяев. — Давно по тебе тюрьма плачет. — Позвонил и приказал: — Уведите!

Зиновий приготовился к жестоким побоям. Но в этот раз бить его не стали. Просто препроводили в Московскую уголовную тюрьму — Таганку,

4

Два дня Зиновий отбыл в общей камере вместе с уголовниками. Надо полагать, им — ворам и грабителям — поручило тюремное начальство первичную обработку новичка. Зиновий знал, что начальство натравливает уголовных на «политиков». Но надеялся, что к нему, простому рабочему парню, не может быть у них особой злобы. Как бы там ни было, решил про себя: держаться твердо, не поступаясь своим достоинством. А там, что будет…

В камеру Зиновия водворили в середине дня. Сначала вроде никто и не обратил на него внимания. Зиновий нашел свободное место на нарах и пролежал до вечера.

Когда в камере стало смеркаться, к нему подошел парень в темной жилетке, надетой поверх расшитой крестом косоворотки, примерно его лет или постарше самую малость. Зиновий заметил, что, перед тем как подойти к нему, парень перемолвился с двумя другими арестантами, и одно это уже заставило насторожиться.

— Студент? — спросил парень, присаживаясь на нары.

— Рылом не вышел, — возразил Зиновий, — С завода я, — и, опустив ноги с нар, уселся рядом с парнем в жилетке.

И парень сразу преобразился.

— Вишь ты, какое дело! У меня братан на заводе работал несчетно лет.

— И сейчас работает? — спросил Зиновий. Сразу помрачнев, парень махнул рукой.

— Отработался. Под вагонку попал… обе ноги отрезало, как не было…

— А пенсия копейки, — заметил Зиновий.

— Какая там пенсия! — И парень матерно выругался. — Нет ему пенсии. Доказали хозяйские холуи, что сам виноват…

Парень хотел что-то сказать, но, скривившись, только сплюнул на сторону и отошел обратно к своим дружкам. И там завязался какой-то, по-видимому, не совсем дружелюбный разговор.

Потом через малое время к Зиновию подошел долговязый детина в рваной шерстяной фуфайке, оглядел его с головы до ног и процедил угрожающе: — Набрехал!..

— Пес брешет, — сдержанно, но твердо ответил Зиновий.

— А ты не заедайся! — предостерег долговязый.

— И ты не заедайся, — сказал Зиновий.

— Больно ты гро-озен! — с издевкой произнес уголовник.

— Послушай, — сказал ему Зиновий. — Какого вы дьявола привязались? Взять у меня нечего. А если покуражиться, так одному, а бог поможет, так и двоим я тоже зубы посчитаю…

— А ножичком под ребро желаешь?

— Не грозись. За ножик в тюрьме надзиратели по головке не погладят; кровью харкать станешь. Так что не пугай. Скажи прямо, что тебе от меня надо?

— Скажи, пошто набрехал? Ежели не студент, за что же посадили?

— Мне от тебя таить нечего, — сказал Зиновий. — С доносом на меня не побежишь… да и кто тебе поверит…

— Мы жалобиться не станем, мы сами… А ну признавайся, за что посадили?

— За дело, — сказал Зиновий и даже усмехнулся. — Двоих филеров обидел.

— Чего ж это ты на них набросился? Или по пьяному делу?

— Товарища выручал.

— Товарища выручал! Стало быть, ты свой?

— Я сам по себе…

— Понятно… — сказал долговязый, но уже без угрозы, а с некоторым даже почтением, — А товарища-то выручил?

— Выручил.

— А сам, значит, попал?

— А сам попал.

— Ну ладно, коли правду говоришь, не тронем тебя. Но смотри, — и в голосе его снова прозвучали угрожающие нотки. — Проверим. Ежели набрехал, пеняй на себя.

5

На третий день Зиновия отвели к начальнику тюрьмы подполковнику Майснеру.

Из всех тюремщиков Москвы этот не вполне еще обрусевший немец выделялся своей мрачной жестокостью. Он искренне ненавидел всех вверенных ему арестантов и столь же искренне полагал, что всякая строгость и даже жестокость по отношению к ним не только оправданна, но и благодетельна относительно государства и общества, ибо устрашением преступника предотвращается повторение преступлений.

Появление в «своей» тюрьме политических заключенных Винокурова, Лядова, Мицкевича и других членов московского «Рабочего союза» подполковник Майснер воспринял как выражение особого к нему доверия со стороны высокого начальства.

С каждым политическим, доставленным в Таганку, он «знакомился» лично. И тут очень многое зависело, какое впечатление господин подполковник вынесет от первого знакомства.

Зиновий Литвин не понравился ему с первого взгляда. Уже одним тем, что был невозмутимо спокоен и смотрел на начальника не только без трепета, но даже и без малейшей робости. К тому же, судя по всему, предварительное знакомство с уголовниками, мера не раз уже проверенная и безотказно действенная, ничему не научило дерзкого молокососа.

Следовательно, необходимо было преподать строптивцу урок здесь, своею собственной рукой.

Тем более что к этому арестанту штабс-капитан Майснер имел вполне достаточное основание испытывать особый интерес.

В бумаге, подписанной самим Бердяевым, сказано, что Зиновий Литвин летом этого года совершил нападение на чинов секретной полиции при исполнении ими служебных обязанностей, нанес им тяжелые побои и отбил у них задержанную ими опасную политическую преступницу Марию Бойе, давно уже разыскиваемую полицией.