Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

— Не могу знать, ваше высокоблагородие, — смущенно, как бы стыдясь своей несообразительности, ответил Зиновий.

— Я вам объясню, — сказал Зубатов и продолжал тоном почти торжественным. — Я рассказал вам все это для того, чтобы вы прониклись доверием ко мне, доверием к возглавляемому мною учреждению, доверием к правительству! Мы создаем истинно рабочую организацию. И вам, Зиновий Яковлевич, уготовано в ней место одного из ее руководителей, по-рабочему сказать — вожаков. У вас есть для этого все необходимое: вы молоды, энергичны и смелы, истинно преданы рабочему делу.

«Хорошо у тебя получается, — промелькнуло у Зиновия, — шибко складно. Вы меня били, и я же вам служи…»

— …Так вот, уважаемый Зиновий Яковлевич, жду ответа, могу ли я располагать на ваше согласие?

Зиновий очень естественно испугался. Даже отшатнулся от стола.

— Что вы, ваше высокоблагородие! Какой из меня руководитель? Не по Сеньке шапка. Две зимы в школу ходил. Только что читать, писать обучился…

— Я и не рассчитывал получить немедленное ваше согласие, — сказал Зубатов. — Теперь, как мы условились, вы подумаете. А через несколько дней мы снова с вами встретимся.

10

На следующий день после свидания с Зубатовым Зиновия снова повели на прогулку. Он не противился: в конце концов, карцер нисколько не слаще. Усмехнулся только про себя: видно, не терпится начальнику охранки, торопится поскорее «убедить» несговорчивого арестанта.

Но Зиновий ошибся. На этот раз не стали бить. Больше того, надзиратель неотлучно находился возле него. А когда в обед ему кроме обычной похлебки принесли еще сайку и кружку сладкого чая, Зиновий понял, что Сергей Васильевич Зубатов уже числит его по своему ведомству.

Сайку Зиновий съел и чай выпил с большим удовольствием. А после трапезы задумался.

Начальник охранки сказал: «Через несколько дней». На второй встрече уже не отвертишься. Придется отвечать: либо нет, либо да. А что, если… если поиграть в эту игру?

Очень заманчиво. Крепко можно насолить Сергею Васильевичу. Прямо под корень подрубить всю его затею. Как только сколотит он свою организацию, встать перед народом, поклониться в ноги и повиниться. Рассказать все, как есть… И больше веры полицейскому начальнику никогда и ни от кого не будет… Очень заманчиво перехитрить господина полковника…

Но тут же сам себе возразил: не тебе его перехитрить… Не хитрец ты, а дурень… Сколачивать-то его казенную организацию тебе самому придется. Значит, придется людей уговаривать, как тебя самого вчера полковник уговаривал. С какой же ты рожей выйдешь на люди, коли ты, выходит, каждого из них уже самолично обманул? И обманом втянул в это грязное дело… Нет, на скаку коней не перепрягают…

День уходил за днем, ночь за ночью, а Зиновия никуда не вызывали. Каждый день выводили на прогулку и оберегали от напастей; кормили по больничному рациону, и если бы так весь отмеренный ему годичный срок, то лучшего вроде и желать нечего.

Начала даже закрадываться надежда, что начальник охранки забыл и про него, и про свою затею. Только не позволил он себе расслабляться этой надеждой. Не из той породы Сергей Васильевич Зубатов. Это он сразу понял. Как и понял, что не из бескорыстной преданности престолу придумал он свою полицейскую организацию, Наверно, уже припас себе генеральские эполеты…

Вызвали через неделю, уже под вечер. Быстро доставили в охранку. Тут же провели в кабинет к начальнику,

Зубатов снова предложил сесть, но уже не называл по имени-отчеству.

— Прошу садиться, — и все.

Зиновий осторожно присел на самый краешек кресла.

— Чем порадуете? — спросил Зубатов.

Зиновий молчал, всем своим видом выражал полное недоумение и непонимание.

— Жду, когда подтвердите мне обещанное вами согласие, — строго напомнил Зубатов.

— Какое согласие? — не понял Зиновий. — Невдомек мне, ваше высокоблагородие.

По-видимому, Зубатову уже надоело канителиться с несговорчивым арестантом. Только профессиональная привычка доводить дело до конца заставляла его возиться с этим молокососом. Но и затрачивать на него лишнее время и лишние усилия тоже было ни к чему.

— Последний раз спрашиваю, согласен или нет? — процедил Зубатов и так сцепил челюсти, что желваки заиграли на скулах.

— Не пойму, ваше высокоблагородие, — машинально ответил Зиновий, хорошо понимая, что за этим ответом уже никак не укроешься.

— Мерзавец! — Зубатов пристукнул по столу массивными кулаками. — Меня вздумал за нос водить!

Встал и, обойдя стол, приблизился к Зиновию.

Зиновий тоже поспешно встал. И хотя приготовился к удару, не успел даже головы отвести в сторону, с такой быстротой и силой ударил Зубатов.

Зиновий качнулся, едва устояв на ногах, и тут же получил еще более сильный удар с другой руки. Начальник охранного отделения полковник Зубатов дробил зубы профессионально.

Утерев ладонью кровь, бегущую по подбородку, Зиновий произнес с тихим укором:

— Эх, ваше высокоблагородие! Такие хорошие слова говорили, такую заботу о нашем брате имели, а чуть что не по-вашему, сразу в морду…

И так выразительно посмотрел на своего мучителя, что Зубатова царапнула мысль, а не поторопился ли он с кулаками?.. Отыгрывать обратно было уже поздно. Но никчемная мысль сбила настрой, и третьего удара не последовало. Вернулся за стол, вызвал дежурного и приказал отправить арестанта обратно в Таганку.

И снова потянулись тюремные дни и ночи. Но уже без поблажек и послаблений. Зато притеснений и издевательств — через край. Майснер понял, что минутное благоволение Зубатова окончилось, и обратил на Зиновия Литвина свое особое внимание. И начиная с того дня не был арестант Зиновий Литвин обделен ни побоями, ни карцером.

Здесь же, в мрачной майснеровской тюрьме, узнал Зиновий цену братской дружбе товарищей по общему делу. Случалось, и от побоев выручали, а после тяжелой болезни, постигшей Зиновия перед самым началом весны, выходили и на ноги поставили.

Отбыв свой срок, Зиновий вышел за ворота Таганки в ненастный осенний день 1897 года.

Дул порывистый северный ветер, швыряя в лицо хлопья мокрого снега. Ноги в дырявых опорках вязли в грязи. Надвигался вечер, и не было места, где приклонить голову.

Горько и стыдно было являться к родной матери в таком виде. Но не замерзать же под забором, как бродячей собаке.

Мать, как увидела его, побелела, ни кровинки в лице, и сказала только:

— Сын, да ты совсем седой…

В Таганской тюрьме Зиновий пережил второе рождение. Остался в детских и юношеских годах переступивший порог тюрьмы, веселый, ершистый парень Зиновий Литвин. Родился и вызрел профессиональный революционер.