Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

От Калужанина Зиновий узнал, что пойди он, как собирался было, в воскресную школу в Сыромятники или во «Фруктовую торговлю», то сейчас беседовал бы не со старым товарищем, а скорее всего с Майснером, если не с самим полковником Зубатовым. На всех явках и в школе также сидели в засаде городовые и задерживали всех, кто бы там ни появлялся. Десятки самых активных членов «Рабочего союза» были выслежены и арестованы. Остальные ушли в подполье.

— Вот и мне пришлось бороду отрастить, — сказал, невесело усмехаясь, Иван. — Пока бог миловал, выручает борода. Не знаю, надолго ли…

— Так что же?.. — после невеселого молчания спросил наконец Зиновий. — Тем и заниматься, что бороды отращивать?

— Ну зачем уж так-то, — усмехнулся Иван Калужанин. — Борода, делу не помеха. Вижу, огорчил я тебя, однако кое-чем могу и повеселить. Я ведь теперь на прежней твоей должности: листовки разношу по заводам.

— Работает, значит, типография? — обрадовался Зиновий.

— Работает. Махонькая, правда, и на другом месте, во работает. Хочешь взглянуть на сегодняшнюю листовку? Нарочно для тебя сберег.

Зиновий только что не вырвал у него из рук листовку.

Боевая была листовка. Люди, которые писали ее, не пала духом, не склонились перед превосходящими силами врага.

«Наш Союз, насчитывающий своих членов почти на всех фабриках и заводах Москвы, не может быть разрушен никакими преследованиями и погромами, — с гордостью читал Зиновий. — Он пустил достаточно глубокие корни в рабочую массу, чтобы мочь смело и непрерывно продолжать свою деятельность».

— А ты говоришь, борода?.. — подмигнул Зиновию Иван Калужанин.

В дальнейшем разговоре выяснилось, что и сегодняшняя встреча не была случайной.

Особенно внимательно оставшиеся на воле следили за тем, чтобы никто, освободившись из тюрьмы, сразу же не попал туда снова. К таким тюремное начальство относилось особенно злобно.

Зиновий подтвердил, что в полную меру испытал это на своей шкуре.

— Мое главное дело сейчас, — сказал Иван Калужанин, — встречать тех, кто оттуда, и сберечь, чтобы снова туда не'угодили. А с тобой ошибочка вышла. Всего три дня как узнали, что ты вышел из Таганки. Но тут уж ты сам виноват.

— Я-то при чем? — удивился Зиновий.

— А при том. Вышел из тюрьмы, должен явиться в свой участок. Так положено. Из участка сообщат в полицейскую часть. А из части нам…

— Вам?!

— Нам. А ты не пугайся. Есть и у нас свои маленькие секреты. А ты в участок не явился.

— Нельзя мне в участок являться, — сказал Зиновий. — Никак нельзя. У меня срок жизни в Москве шибко короткий. Двадцать четыре часа.

— Понятно… Мы этого не знали… Словом, известно нам стало о твоем выходе из Таганки с большим опозданием. Как узнали, так и стал караулить тебя в трактире. Уверен был, прежде всего туда заглянешь.

— Куда же мне теперь? — спросил Зиновий Ивана Калужанина. — Хотел в подполье, на нелегальное, а, выходит, сейчас и приткнуться некуда…

— Некуда, — подтвердил Иван Калужанин. — И дорога тебе одна. В полицейский участок. Не маши руками. Сам посуди: парень ты приметный, бороду в один день не отрастишь, выследят тебя мигом. Уже и сейчас рыскают, ищут: ты ведь не явился после Таганки. А выследят тебя, за тобой и других засекут.

— Значит, в участок?

— Только так. Скажешь, болел. Вот-де выздоровел и явился.

Зиновий смотрел на Ивана Калужанина, как школьник на строгого учителя.

— Завтра же с утра отправляйся в участок, — строго сказал Иван Калужанин.

— А потом?

— А потом? Потом отправят тебя по этапу. Бывает, даже и спросят, куда бы хотел. Ежели так случится, попросись куда-нибудь недалеко от Москвы. Соображаешь?

— В Коломну. Туда попрошусь. Есть причина. Там, в Коломне, родился на свет божий.

— В Коломну, так в Коломну, — согласился Иван Калужанин. — А связь будешь держать со мной таким образом. Слушай и запоминай…

5

— Тебя когда выпустили с Таганки? — спросил писарь в полицейском участке.

— Две недели назад, ваше благородие, — почтительно и вместе с тем расторопно ответил Зиновий.

Он, конечно, знал, что никакое писарь не «благородие», но эту безубыточную форму взаимоотношений с полицейскими чинами Зиновий избрал раз и навсегда и твердо ее придерживался.

— А почему только сегодня явился? — спросил писарь, кивая в сторону висящего па степе отрывного календаря.

— Болел, ваше благородие.

— Какой врач пользовал?

— Никак нет, не пользовал, ваше благородие,

— Па-ачему?

— Платить нечем, ваше благородие.

Исчерпав вопросы, писарь привычным жестом пригладил вихрастые волосы; подойдя к двери, ведущей в глубь здания, приоткрыл ее и, остановившись на пороге, доложил:

— Ваше благородие! Явился из Таганки Зиновий Литвин, не имеющий права жительства. Как прикажете поступить?

— Как положено. Выдворить! — пророкотал уже знакомый Зиновию полицейский бас.

Писарь оказался в немалом затруднении: организовывать этап для одного высылаемого несподручно, просто сказать, смешно… Можно запереть в предварилку, пусть сидит, пока скопится этап… Но сказано ясно: выдворить! А пристав любит скорое исполнение.

Выручил Зиновий, который словно прочитал на лицо писаря обуревавшие того сомнения.

— Пишите, ваше благородие, бумагу в Коломну. Сегодня же к вечеру буду там.

— Почему в Коломну? — насторожился писарь.

— Родом я оттуда. Родился там, — пояснил Зиновий. — Опять же, если дальше куда, мне и доехать не на что. Истинно говорю, ваше благородие.

Почтительное это обращение сыграло, надо полагать, не последнюю роль. Писарь взял с Зиновия подписку о немедленном выезде из Москвы и вручил ему предписание явиться в канцелярию исправника Коломенского уезда.

6

Сойдя с поезда, Зиновий прежде всего отправился взглянуть на родимый дом.

Трудно было надеяться отыскать кого знакомого, больше десяти лет прошло, но хоть в одном да повезло.