Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

— По слесарному делу, парень, можешь, — сказал Андрей Силыч. — А звать-то как тебя?

— Зиновием.

— А паять можешь, Зиновий?

После того как Зиновий припаял к ведерному самовару отвалившийся кран, Андрей Силыч удовлетворился и спросил:

— Сколь тебе положить за работу?

— Сколько положите, — ответил Зиновий.

— Что это ты такой податливый? — удивился Андрей Силыч.

Зиновий не стал увиливать от прямого ответа, решил сразу прояснить отношения.

— Я человек подневольный, поднадзорный, — признался он. — Выслан из Москвы.

— Вот какое дело… — сразу сник Андрей Силыч. — За что же это тебя?

Раскрываться до конца Зиновий пока не стал.

— За товарища заступился, — пояснил он.

— Ну и что, что заступился?

— С городовым поскандалил, — сказал Зиновий. — Он меня в зубы. Ну и я ему сдачи дал.

Андрей Силыч внимательно оглядел Зиновия, как говорится, с ног до головы.

— Крепко дал?

— Подходяще, — улыбнулся Зиновий. — С ног сбил.

— А потом?

— А потом посадили в Таганку. Год без малого продержали. Потом выпустили… и вон из Москвы.

— Понятно… — сказал Андрей Силыч.

Подумал минуту, другую, время от времени вскидывая глаза на молча стоявшего перед ним Зиновия, потом сказал:

— Это хорошо, что ты сам все рассказал. Верю тебе. Возьму в подручные. И жалованьем не обижу. Только с одним уговором. Чтобы здесь, в Коломне, без озорства. Чтобы тише воды, ниже травы. Мне вовсе не с руки с полицией дело иметь.

8

Так и началась, так и потекла непривычная для Зиновия спокойная, без треволнений и опасений, день на день похожая, размеренная жизнь.

Вставал рано, умывался в сенях холодной водой, а то и просто снегом во дворе. На столе уже дожидался завтрак, приготовленный заботливой тетей Настей: либо жаренная с салом картошка, либо рассыпчатая гречневая каша с русским маслом и обязательно чай с крепкой заваркой.

Работалось хорошо и весело. Никто над душой не стоял. Андрей Силыч, уверясь в мастерстве и добросовестности своего подручного, теперь добрую половину дня отсутствовал: добывал и закупал материал, подыскивал заказчиков. А когда и находился в мастерской, никакой докуки от него не было. Он за своим верстаком, Зиновий — за своим. Заказы стали выполняться быстрее. Зиновий уговорил хозяина завести порядок, принятый в московских мастерских: мелкий ремонт выполнять сразу, на глазах заказчика. Это новшество сразу увеличило поток заказчиков.

К тому же приметливый бабий глаз не упустил из виду и пригожести нового помощника Андрея Силыча.

В конце концов о молодом мастере узнали и в семействе самого Андрея Силыча, его супруга и дочка. Что взял на работу подручного и что парень в работе старательный, сказано было самим хозяином. Но о других его качествах Андрей Силыч особо не распространялся, и тем любопытнее было услышать недоговоренное из сторонних уст.

Катенька Старовойтова была девица на выданье, собою недурна, неглупа и нрава неробкого. К ней сватались, и не раз уже, но ни один из женихов не пришелся Катеньке по сердцу. А время-то идет да идет… И сама Катенька с нетерпением ждала, когда же объявится жених такой, который бы ей приглянулся. Поэтому-то слух о добром молодце, упавшем с московского неба в их коломенскую юдоль, не оставил равнодушными ни мать, ни дочь.

Первою на смотрины отправилась мать. Улучила день, когда Андрей Силыч с утра снарядился в Егорьевск на ярмарку, и заглянула в мастерскую.

И лицом, и статью парень оказался что надо. Дарья Степановна постаралась разговорить его, и Зиновий, которому нечего было скрывать — кроме того, что надо скрывать, — не уклонился от разговора.

Домой после смотрин Дарья Степановна возвращалась, можно сказать, в раздвоенных чувствах. С одной стороны, парень был пригож собою, умом не обижен и приятного обращения; с другой — успел в тюрьме побывать, да и в высылку попал, и по сей день под надзором полиции.

На свою беду, Дарья Степановна не утаила от дочери, куда пошла, и теперь надо было как-то выкручиваться. А Катенька с вполне понятным нетерпением ожидала возвращения матери. И едва та переступила порог, не тая своего любопытства, забросала мать вопросами.

Дарья Степановна старалась отвечать как можно сдержаннее:

— Староват он для тебя. Голова-то вся седая…

Но лучше бы Дарья Степановна этого и не говорила. Теперь любопытство Катеньки было растревожено до предела. Как же так, все ее подружки, которые успели понаведаться в мастерскую, кто с кастрюлькой, кто с миской, в один голос утверждали, что молодой и пригожий, а мать говорит, староват?

9

Сыскала и Катенька Старовойтова дырявую кастрюлю. Тут, как нарочно, Андрей Силыч оступился на обледенелой после короткой оттепели мостовой и, упав, зашиб ногу. Старуха Захарьевна — признанная в околотке и повитуха, и врачевательница — привязала к ушибленной ноге водочную припарку и велела полежать два дня.

Катенька, не мешкая, прихватила припасенную кастрюлю и помчалась в мастерскую.

Зиновий уже начал догадываться, с какой целью волокут к нему все это старье.

— А похуже посудины у вас, барышня, не нашлось? — улыбаясь, спросил он.

На что Катенька, тоже с улыбкой, ответила:

— Если уж совсем плохая, так я ее выброшу.

— Так и быть, — смилостивился Зиновий, — для такой заказчицы сделаем! — Достал паяльник и старательно заделал все дыры в дряхлой кастрюле.

— Дольше новой служить будет, — сказал он не спускавшей с него глаз Катеньке.

— Сколько за работу? — осведомилась Катенька.

— С молодых да красивых не берем, — отшутился Зиновий.

Но Катенька так искусно притворилась рассерженной, что пришлось назвать цену и получить плату.

Всего один гривенник заплатила Катенька Старовойтова за сладкие муки. Всю дорогу от мастерской до дома шла как во сне. Господи! И зачем только она пошла. Поверила бы матери, что староват для нее, и… дело е концом. А теперь-то что же будет? Как увидела его, обмерла; он, точно он, точно только его и ждала… И дождалась, на горе себе… Не отдадут за него, нипочем не отдадут, в тюрьме, вишь, сидел… А ей теперь никого другого не надо…

Так прямо и сказала матери. Сказала, и в слезы. И сразу в три ручья.

— Тише ты, отец услышит!

— Пусть слышит! Пусть слышит! — И Катенька еще пуще залилась слезами.

— Никшни, дура! — прикрикнула Дарья Степановна. — Проклянет сгоряча либо сокола твоего прогонит… Отцу не прикажешь и слезой не припугнешь. Его надо лаской склонить…

Катенька поняла, что мать на ее стороне.

— Смотри, не выдай себя, — наставляла мать Катеньку. — Жди, когда отец сам скажет. А когда скажет, не прыгай от радости, а поклонись отцу, скажи: воля ваша, батюшка.