Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

— Видите окно на втором этаже, первое вправо от водосточной трубы?

— Вижу, — сказал Зиновий.

— Сколько на нем цветков?

В окне красовались три горшка кустистой розовой герани.

Павлуша пояснил:

— Ежели нечетно, можно заходить. Ежели четно, нельзя. Вовсе ни одного цветка нету, значит, провал.

Каждый, кто увидит, должен сообщить по всем явкам, какие ему известны.

И снова с большим удовлетворением Зиновий отметил, что в организации должный порядок.

Худощавый человек с добрым лицом, густо заросшим темною бородой, поднявшийся навстречу Зиновию, показался ему похожим на школьного учителя. Может быть, потому, что очки у него были с тонкой проволочной дужкой, точно такие, как у запомнившегося ему учителя русского языка в приходском училище.

— Да вы совсем еще молодой человек! — сказал Шанцер, пожимая руку Зиновию. — Судя по вашему прозвищу, я ожидал увидеть человека по меньшей мере средних лет.

— А вам подсунули мальчишку, — с улыбкой посочувствовал Зиновий.

— Побольше бы нам таких мальчишек, — весело отозвался Виргилий Леонович.

— Стало быть, принимаете?

— Благодарим нижегородских товарищей, — уже совершенно серьезно сказал Марат. — Мы накануне больших дел, и умелые бойцы, агитаторы масс, нам позарез нужны. Вы, я слышал, москвич?

Зиновий подтвердил.

— А где вы работали здесь? Постарайтесь вспомнить точно.

Зиновий перечислил все места, где привелось ему работать, начиная с механической мастерской «Два Харитона» и кончая машиностроительным заводом Густава Листа.

— Все? — переспросил Марат. — Точно помните?

— Точно, — подтвердил Зиновий.

— Тогда запомните накрепко: на этих предприятиях вам появляться нельзя.

— А я хотел начать с Гужона, — сказал Зиновий. — Там мне легче договориться с рабочими. Там меня, наверно, еще помнят…

— То-то и беда, что помнят. Потому и нельзя там появляться. Вас немедленно арестуют.

— Так что же, товарищ Марат, так всю жизнь прятаться и будем? От каждого полицейского шарахаться? — не сдержав себя, в сердцах воскликнул Зиновий.

Марат пытливо посмотрел на внезапно вспыхнувшего собеседника, еще не решив, что стоит за этой горячностью: показная бравада или накипевшая в сердце ярость.

Розалия Самойловна — человек проницательный — отозвалась о нем очень лестно. Нижегородские товарищи — тоже. Да и самому ему этот молодой рабочий пришелся по сердцу… А что вспылил, стоит ли поражаться? Теперь все чаще приходится слышать гневные слова от рабочих людей.

— Мне понятен ваш порыв, товарищ Седой, — мягко и уважительно произнес Марат. — И сразу скажу: недолго осталось прятаться. Скоро ударим в открытую. Но к этому надо готовить всех рабочих Москвы. Чтобы ударить кулаком, а не ладонью. Согласны?

— Виноват, товарищ Марат, — признался Зиновий. — Погорячился…

— Ни в чем вы не виноваты, товарищ Седой, — сказал Виргилий Леонович совсем неожиданно для Зиновия. — Вы совершенно правы. Пора, давно пора ударить по самодержавию. Немалая наша вина, что тысячи рабочих пошли за Зубатовым и Гапоном и сейчас еще тянутся за меньшевиками и эсерами. Сплотить всех рабочих, оторвать от меньшевиков и эсеров — наша задача. Наша с вами, товарищ Седой, задача. Вы — партийный агитатор. Следовательно, вы тоже партийный руководитель. Согласим?

Зиновий не стал возражать.

— Теперь о вашей работе, — продолжал Виргилий Леонович. — Она определяется главной задачей: готовить рабочих к политической стачке и вооруженному восстанию. Мы только что получили резолюцию Третьего съезда. — Он вынул из лежащей на столе клеенчатой тетради небольшой листок. — Вот послушайте, как определил съезд задачи партийных организаций: «Первое: выяснять пролетариату путем пропаганды и агитации не только политическое значение, но и практически-организационную сторону предстоящего вооруженного восстания; второе: выяснять при этой пропаганде и агитации роль массовых политических стачек, которые могут иметь важное значение в начале и в самом ходе восстания; третье: принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также к выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого, по мере надобности, особые группы из партийных работников». Ясно?

— Уж куда яснее, — весело отозвался Зиновий.

— Во всем согласны?

— Давно ждем.

— Итак, задача ясна: сегодня главное — поднять рабочих на политическую стачку. Наши товарищи помогут вам организовывать встречи с рабочими, а как разговаривать с рабочими, не мне вас учить.

3

Такой деятельной поры в жизни Зиновия еще не было. Великое спасибо нижегородцам, что вернули его в Москву. Зиновий переходил с одной фабрики на другую, призывая рабочих к участию во всеобщей стачке. Выступать приходилось большей частью прямо у заводских ворот, когда рабочие покидали цеха после трудового дня или отправлялись на обед.

Люди, которые помогали Зиновию (многих из них он даже в лицо не знал), готовили такие встречи, предупреждая рабочих о том, что сегодня придет агитатор. И когда за воротами завода или фабрики собиралась толпа, посреди ее возникал откуда-то ящик, или бочонок, или скамья, встав на которую Зиновий и обращался к толпе.

Речи, по необходимости, были краткими. Городовые, дежурившие у заводских ворот, вызывали подкрепление из ближайшего полицейского участка и, дождавшись подмоги, врезались в толпу, стараясь добраться до оратора.

Обычно с начала такого импровизированного митинга до появления полицейской команды проходило не более десяти-пятнадцати минут. Так что растекаться мыслью по древу не приходилось. Надо было за считанные минуты сказать главное. Так сказать, чтобы дошло и до ума, и до сердца.

Надо было заставить слушавших его людей поверить ему с первого слова.

Зиновию это удавалось.

— Товарищи! Братья! — обращался он к обступившим его рабочим. — Я такой же рабочий, как и вы. Тринадцати лет встал за слесарный верстак. Работал на нефтяном заводе в Лефортово, на металлическом Гужона, на заводе Вейхельта, на машиностроительном Густава Листа. Если чем и отличаюсь от вас, так только тем, что успел отсидеть в Таганке. Да еще в тюрьмах в Питере, в Тифлисе, в Нижнем…

По толпе пробегал ропот.

— …Вот стою перед вами, всем меня видно? — спрашивал Зиновий. — Посмотрите на меня! — он срывал с головы картуз, обнажая шапку белых кудрей. — Сколько, по-вашему, мне лет? Трех десятков еще не прожил, а седой, как старик…

Ропот переходил в гул.

— …Половину головы выбелила мне Таганка, вторую половину — остальные тюрьмы. Не один я томился в тюрьме. Сотни и тысячи рабочих, наших братьев, в царских тюрьмах и каторгах… За что страдают? За правду!