Базельский мир

– Имя, фамилия, адрес!

Я назвал по буквам имя и фамилию. Продиктовал адрес. Полицейский не торопясь вбивал это в компьютер.

– С какой целью вы проникли в клинику?

– Я не понимаю по-немецки, – сказал я.

– Простите? – полицейский отвел взгляд от экрана монитора и посмотрел на меня.

– Не понимаю по-немецки, – повторил я.

Полицейский не удивился.

– Ваш родной язык?

– Русский.

Полицейский застучал по клавишам. Стучал долго, словно забыв обо мне. Потом отправил документ на печать, отдал на подпись чернявому, они о чем-то переговаривались, посмеиваясь.

В комнату вошел еще один полицейский. Чернявый, не оборачиваясь, через плечо указал на меня большим пальцем.

Меня отвели в камеру.

Камера представляла собой довольно просторную комнату. Лежак, обитый плотной тканью. В углу умывальник и унитаз, никелированные, сверкающие чистотой. Я напился воды из крана и улегся на лежак. Думать я себе запретил. «Надо спать!» – решил я и уснул.

Есть два сна, которые снятся мне время от времени уже много лет. Один про то, как меня по второму разу забирают в армию. Я пытаюсь спорить – я уже отслужил! Показываю военный билет. А мне говорят, знаем, но ничего не поделаешь. Надо еще раз. И я иду. Меня заводят в казарму, показывают койку. Потом отбой, подъем, зарядка и так далее.

Второй сон про то, как я еду в трамвае по ночному Питеру. Я на самом деле однажды так ехал, еще в студенческие годы. Возвращался откуда-то с гулянки поздним зимним вечером, сел в трамвай, и он повез меня очень неспешно, скрипя, дребезжа и петляя, по питерским трущобам где-то в районе Технологического института. В трамвае был кондуктор – здоровый румяный парень в тулупе, похожий на ямщика. Трамвай часто останавливался, хотя каждая остановка, судя по скрипу и скрежету, давалась ему очень нелегко. Заходили и выходили какие-то люди, ночные питерские жители, большей частью пьяненькие. Было так: скрип, скрежет, толчки, остановка. Потом визг гидравлики, трамвайные двери открывались не сразу, с оттяжкой, но после оттяжки – громко и резко, будто кто-то пинал их. В открытые двери снаружи врывались клубы питерской зимней хмари, и в этих клубах появлялись новые пассажиры и исчезали старые.

А за окном – темные доходные дома времен Достоевского, красота зловещая, величественная, кажущаяся нерукотворной, как Большой Каньон.

С тех пор и езжу я в этом трамвае регулярно. Раз или два в год снится он мне, даже не знаю, почему.

На этот раз рядом со мной на дерматиновом трамвайном сидении оказался Томас. Трамвай трясся на рельсовых стыках, скрипел и звенел, все, как обычно. За окном все тот же Большой Технологический каньон. Клубы хмари на остановках. Румяный кондуктор-ямщик.

Я сижу у окна, смотрю в ночь и постепенно замечаю в себе какое-то новое чувство, которого раньше в этом сне не было. Чувство дискомфорта. С ужасом обнаруживаю, что сижу наполовину голый. Голый по пояс снизу. Ни штанов, ни трусов на мне нет.

Я осторожно перевожу взгляд на Томаса. Он в таком же наряде, но при этом спокоен и невозмутим, будто так и нужно ездить в трамваях.

К нам направляется ямщик-кондуктор, я немного сползаю с кресла и пододвигаюсь вперед, чтобы спинка переднего сидения загородила мой срам.

Красное лицо кондуктора остается непроницаемым. Питерского трамвайного кондуктора трудно удивить.

– За проезд оплачиваем, – сказал он, шмыгнув носом.

– Сколько стоит? – я бросился искать свой кошелек, он оказался на месте, во внутреннем кармане куртки.

– Пятьдесят франков, – лениво произнес парень, глядя в сторону.

Я удивился.

– Почему так дорого? Почему во франках?

Сдерживая зевок, кондуктор повторил.

– Пятьдесят франков. За двоих – сто.

Я повернулся к Томасу.

– Ты что-нибудь понимаешь?

Томас уже достал купюру и протянул ее кондуктору.

– Я тебе говорил, – сказал Томас. – Каждый месяц я отдаю пятьдесят франков на благотворительность.

– Так это на благотворительность?! – удивился я.

– На благотворительность, – безучастно подтвердил кондуктор.

– Как же! Помню, – я раскрыл свой кошелек. – Пятьдесят франков на благотворительность, по воскресеньям ходить на референдумы, и будет счастье…

– Совершенно верно! – кивнул Томас.

Кондуктор, принял от меня деньги, остался стоять перед нами, словно ожидая еще чего-то.

– Может, ты еще сможешь объяснить, почему мы сидим без штанов? – шепотом спросил я у Томаса, косясь на кондуктора.

– Конечно, могу, – сказал Томас.

– Ну и почему же?

– А вот почему! – Томас поднялся с сидения, развернулся спиной к кондуктору, наклонился и раздвинул руками свои ягодицы.

Кондуктор сделал полшага назад и слегка присел, чтобы сподручнее было заглянуть в задницу, шмыгнул носом и солидно кашлянул, давая понять, что осмотр закончен.

Томас выпрямился и посмотрел на меня, и кондуктор посмотрел на меня. Выходило, что я следующий.

– Почему я должен делать это!? – возмутился я.

– Такой порядок, – терпеливо объяснил Томас. – Пятьдесят франков на благотворительность, референдумы, ягодицы.

Кондуктор нахмурился и строго кашлянул, всем видом показывая, что своей непонятливостью я отнимаю время у занятого человека.

Я оглянулся по сторонам. На дерматиновых креслах по обе стороны от заплеванного прохода сидели мои швейцарские знакомые – пожилая пара из соседнего дома, менеджеры из часовых бутиков, квартирный хозяин, дантист. Они смотрели на меня так же, как Томас и кондуктор. Выжидающе и с легкой досадой по поводу моей непонятливости.

– Но это черт знает что! Это смешно, в конце концов! – я вцепился обеими руками в спинку переднего кресла, готовясь к тому, что меня будут пытаться поднять силой.

– Это не смешно, – серьезно сказал Томас. – Таковы правила. Ты живешь в этой стране, пользуешься преимуществами государственного устройства, – Томас сделал короткую паузу и добавил, – лучшего в мире!

Мои соседи, менеджеры бутиков и продавцы, согласно закивали. «Лучшего в мире! Лучшего в мире!...» – зашелестело по трамваю.

– Да, лучшего в мире, – повторил Томас. – И ты не хочешь раздвинуть ягодицы! Это нецивилизованно! – припечатал Томас.

– Не-ци-ви-ли-зо-ван-но! – прокатилось по трамваю.

Кондуктор шмыгнул носом и откашлялся.

– Раздвигаем ягодицы или выходим, – сказал он.

– Выходим! – мелькнула мысль. – Бежать отсюда! Спасаться!

Я рывком поднялся с кресла, посмотрел в окно и застыл.

За окном – трущобы Техноложки, темень, мороз. А я по-прежнему без штанов.

– Раздвигаем ягодицы, – произнес я, ненавидя самого себя.