Белые Мыши на Белом Снегу

Мама, должно быть, боялась моего взросления и называла меня по-прежнему "мой маленький" и "моя прелесть", а вот "папа", наоборот, стал относиться ко мне, как к равному. Ну, или почти равному. Иногда я ловил на себе его цепкий, какой-то оценивающий взгляд, в котором смешивались дружеское расположение и неуловимый, повторяющийся вопрос.

– Что?
– спрашивал в таких случаях я.

– Что "что"?
– он тут же начинал улыбаться и отводил глаза.

Но однажды "папа" все-таки высказал то, что его мучило. Это случилось летом, воскресным вечером, когда мы с Хилей допоздна засиделись на скамейке у железнодорожных путей, следя за маневровыми тепловозами. Домой я пришел уже в сумерках, когда на бледно-синем небе над домами холодно и остро зажглись мелкие звезды.

– Эрик, - "папа" выглянул из кухни и поманил меня.
– На минутку, сынок.

Мама, видно, уже легла, во всяком случае, затихла. Я подошел на зов и увидел, что мой "отец" давно ждет меня: на квадратном кухонном столе стояли две чашки остывшего чая и лежал в тарелке накрытый салфеткой пирог.

– Что, папа?

– Присядь, пожалуйста. Я давно хочу у тебя спросить одну вещь. Скажи, ты и Эльза, вы... ну, спите вместе?

– Как это?
– удивился я. Термин "спать" я, конечно, слышал, но понимал его лишь в одном смысле, поэтому вопрос показался мне более чем странным. Ясно же, что мы с Хилей вместе не с п и м.

– Я имею в виду - у вас что-то было? Вы все время вдвоем, и я не удивлюсь, если ты...

– А-а!
– до меня дошло.
– Нет, папа, мы просто друзья.

Он вздохнул не то с облегчением, не то с досадой, и придвинул мне чай:

– Поешь, мама пирог приготовила... Видишь ли, я почему спросил. Другой девочки у тебя нет. Но... если у вас ничего не было с Эльзой, то... делаешь же ты это с кем-то?

– Ни с кем, - я посмотрел на него поверх чашки, искренне удивляясь.

– Почему? То есть, - заторопился он, - я не говорю, что это н а д о делать, да еще в таком молодом возрасте, но разве тебе это не нужно?

– Нет, - совершенно честно ответил я.

"Папа" почесал лоб:

– М-да?.. А хотелось хоть раз? Хоть когда-нибудь?

Я подумал и помотал головой.

Примерно через час, как когда-то раньше, мне вдруг неудержимо захотелось подойти к двери их спальни. Не посмотреть, нет: я был уверен, что не увижу в замочную скважину висящего в воздухе маминого лица, но вот услышать что-то могу и даже - должен.

Они негромко разговаривали, но в тишине квартиры голоса звучали вполне явственно.

– ...помню себя в его возрасте, - в ответ на какой-то вопрос объяснял "папа".
– И я видел насильников его возраста - вот что я хочу сказать.

– Ну ты что, милый...
– пробормотала мама, - разве он может...

– Как раз наоборот! Он - вряд ли. Тут совсем другое: его все эти вещи не интересуют. Я уже несколько месяцев к нему приглядываюсь, и знаешь что? Выглядит он взрослым, но внутри это еще ребенок!

– Что ж тут плохого?

– Как посмотреть, - "папа" вздохнул.
– С одной стороны, хорошо. Но с другой... Ему все-таки шестнадцатый год. Может, показать его врачу?

– Он просто много болел в детстве.

– Болел... Да, болел, и возможно, что все дело в этом. Слабый иммунитет, постоянные простуды, лимфоузлы распухшие... Пять раз перенес легочный грипп! Это тебе не кот начхал. Возможно, его надо лечить, а то он так вообще мужчиной не станет!

Я вздрогнул. "Папа" озвучил то, что где-то в глубине души начинало меня беспокоить. И не только меня, но и Хилю.

Она становилась девушкой просто мучительно. Сначала все ее лицо покрылось ярко-красными прыщами, и даже я, всегда относившийся к ней как к беззащитному цветку, порой морщился от смутной, волнами накатывающей брезгливости. У нее начала меняться внешность: потемнели волосы, округлилось и словно выдвинулось вперед лицо, стала расти грудь, и вообще хрупкая Хиля вдруг потянулась вверх и в стороны, и иногда, глядя на нее отстраненным взглядом, я думал, что не так уж она и похожа теперь на цветок, больше - на яркое румяное яблоко.

Потом стадия прыщей прошла. Мы по инерции еще сидели на скамейках, как в детстве, бродили по улицам, лазали по пустым комнатам какого-нибудь предназначенного на слом барака, даже запускали игрушечный самолет, но все уже изменилось. Рядом со мной, гордо подняв голову, шагала красивая и вполне сознающая свою красоту девушка и, если бы не внезапные скачки ее настроения, перемена эта даже радовала бы меня.

Случалось так, что мы выходили на улицу вместе, а возвращались порознь, поссорившись где-то на полпути. Ссоры были безобразны: Хиля кричала, топала на меня ногами, отталкивала от себя, убегала куда-то в закоулки. Или вдруг начинала спорить, противореча буквально во всем, цепляясь к каждому невинному замечанию или шутке, повышала голос, злилась или раздраженно молчала. Ходить вместе стало тяжело.

Однажды теплым вечером мы брели по малолюдной улице, застроенной двухэтажными домами, где-то в районе главных складов. Это тихое место, там даже есть участок совсем без жилых домов, с одними лишь сараями да большой площадкой с натянутыми на столбах веревками для белья. Зелени мало, зато почти нет пыли и можно найти подходящую скамейку, чтобы сесть и перекусить.

Хиля была в сносном настроении, и я вел ее за руку и слушал, как она пересказывает фильм, увиденный в клубе с матерью. Мы шли как раз мимо кирпичной складской стены, низкой, выкрашенной в густой темно-желтый цвет, с узенькими окошками вдоль крыши. В некоторых местах краска уже облезла, а кое-где виднелись и голые кирпичи.

– Посидим?
– предложила Хиля, кивая на вросшую с землю скамью без спинки, прочно стоящую под стеной.

Мы уселись. Напротив нас широкой буквой "П" расположился коричневатый дом с тремя подъездами, возле него копошились в куче песка дети и болтали, сидя на огромном поваленном ясене, несколько старушек. Кто-то готовил ужин, до нас долетал запах тушеной капусты. Я обратил внимание, что двор дома отгорожен от остальной улицы ржавыми, вкопанными в землю газовыми баллонами, и показал Хиле:

– Смотри, и здесь так. Я уже видел в другом месте, у фабрик...

Моя подружка поморщилась. Она, конечно, знала о моем фабричном прошлом, но любое напоминание о тех временах раздражало ее невероятно.

– Ты сегодня отлично выглядишь, - поспешил добавить я.
– Не сердись.

Хиля действительно выглядела красавицей. На ней было насыщенно-синее шелковое платье с рукавами до локтей и белым воротником, волосы, подстриженные по последней моде, пушисто шевелились на ветру, а прыщи совсем исчезли со щек, не оставив и следа на гладкой розовой коже. Пахло от нее горьковатыми розами - духами, которые я подарил.

– Да? Правда?
– Хиля покосилась на меня.
– Тогда почему ты меня не поцелуешь?

– Здесь?
– я опешил.
– Но там же люди... дети...

– Ой, дети!
– она снова поморщилась.
– Люди! Им-то какое дело? Это складские, им по жизни лишь бы на что-то пялиться!..

Уже не впервые я обратил внимание на то, как она говорит о "неблагополучных" - с презрением. Мне это не нравилось, потому что в глубине души я слегка завидовал таким людям, сам не понимая, почему. Может быть, они казались мне более естественными, чем мое окружение, а может, просто напоминали о детстве.