Белые Мыши на Белом Снегу

Гудения лифта все не доносилось. Я стукнул по кнопке, прислушался. Ничего.

Интересно, в чем заключается этот метод Вышковского? Электрошок какой-нибудь, чтобы неповадно врать было? Или долгие беседы с умным доктором в обшитой пористой резиной комнатке, в которой можно кричать, сколько угодно - все равно никто не услышит?..

Я представил себя в этой самой комнатке и ужаснулся. Ведь справедливо будет, заслужил я такую кару, а все равно жутко, и думать об этом не хочется...

Из недр коридора донесся топот, хлопнула дверь, и все стихло. Значит, в подвале все же кто-то есть?

Я снова прислушался. Гудения не было. Лифт мертво стоял где-то между этажами, сломанный или специально выключенный, чтобы никто не мог выбраться из этого царства одинаковых дверей и белого безжизненного света. Хорошо еще, не все двери заперты, а в комнатах есть телефоны - к одному из них, все в ту же триста седьмую, я и направился, настороженно озираясь и ожидая каждую минуту сюрприза. Незнакомого лица, например.

На Центральном долго не отвечали, и телефонистка с профессионально равнодушным голосом уже начала было объяснять мне, что номер "временно не задействован", как вдруг новый голос прорвался сквозь ее плавную безликую речь и заорал:

– Эрик!..

Вежливая девица сразу отключилась.

– Да, да, это я! Мила - ты?

– Ну, а кто еще!
– она то ли рыдала, то ли смеялась от радости.
– А я в шкафу сижу, пока выбралась, пока подошла...

Я вспомнил рассказ дознавателя о несчастной девушке, которую прятали в шкафу от инспектора, и спросил:

– Почему в шкафу?

– А мне что, жить надоело? Отсюда не выйти...
– на все-таки плакала.
– Эрик, ради Бога - где девочка? Скажи, что она с тобой!
– в голосе проскользнули истерические нотки.

– Здесь ее нет...
– на всякий случай я прислушивался, не донесется ли до меня детский голос.

– Господи!..
– Мила залилась слезами.
– Ну, всегда она так! Вечно ее ищу!.. Прячется где-то, думает, все это игра такая... Эрик, пожалуйста, ну посмотри там, может, она все-таки... Эрик, ты слышишь? Ты здесь?!
– голос в трубке запаниковал.

– Здесь, здесь!
– торопливо подтвердил я.

– Ты звонишь из моей комнаты? Да? Не можешь подняться наверх? Лифт уже заблокирован?..

– Да. И тут какой-то человек, он убежал в дверь, куда посторонним вход воспрещен... Мила! А с тобой там что?..

Она помолчала какое-то время, потом медленно ответила:

– Сейчас смотрю в окно... Много чужих, очень много... Ай! Пациенты тащат врача, тащат, понимаешь, их человек шесть, а он один!.. Машина дознавателя стоит пустая, дверца водителя открыта, и там, кажется, кровь... Где все наши? Двести человек! Куда они делись?..

– Мне кажется...
– я снова прислушался, - что большинство сидят по комнатам. Закрылись и не отвечают. Здесь, в подвале, явно кто-то есть.

– Эрик, иди сюда, - вдруг нелогично, жалобно, со всхлипом сказала Мила.
– Если бы ты знал, как мне страшно...

* * *

Внутри бумажного пакета, подаренного Зиманским, оказался прозрачный стеклянный флакончик с приклеенной типографской биркой: "ТЕСТАЛАМИН. 50 драже. Применять по назначению врача".

Крошечные таблетки в тонкой кисло-сладкой оболочке принесли мне спокойствие и беспокойство, и я не мог объяснить, как сочетаются эти две вещи. Спокойствие - это знание, что какая-то сила в моем теле пробуждается от глубокого сна и начинает заявлять о себе. А беспокойство не имело очертаний, оно напоминало зуд внутри, который ничем невозможно унять и который не стихает даже во сне, вызывая странные и большей частью неприятные видения.

Мне снилось, что я, снова маленький, смотрю в замочную скважину родительской спальни, но вижу не маму, а Хилю, и лицо ее, висящее в темной пустоте, искажено страданием. Я тянусь к ней, чтобы помочь, но твердо знаю, что не могу. С ней происходит что-то, мне пока неведомое, и жар, мучающий меня, неожиданно перерождается в самое настоящее пламя - и охватывает квартиру.

Глаза Хили открыты, она смотрит на меня со страхом и надеждой, а губы шевелятся, читая детский стишок: "Только мать сошла с крылечка, Лена села перед печкой, в щелку красную глядит, а огонь поет, гудит...". И все - бушующее пламя накрывает ее с головой, остается только срывающийся голос, но вскоре исчезает и он.

Реальная, она казалась мне холодной, даже руки ее, всегда теплые и нежные, отдавали льдом. Эти руки гладили меня по голове, вызывая новое чувство, похожее на злость, мне хотелось схватить и выкрутить их, причинить боль хрупким пальцам, заставить Хилю завопить и отшатнуться... И в то же время меня отчаянно тянуло к ней, я просто жаждал любых ее прикосновений, будто она могла одним этим меня накормить, снять какое-то мучительное напряжение, убрать страх и растерянность.

– Что с тобой?
– спросила она, когда я поймал ее ладонь и с силой прижал к своей щеке.
– Тебе плохо?

– Не разговаривай со мной, как мать, - я не узнал свой тон и неприятно поразился ему.

Хиля удивленно уставилась на меня:

– Так... Дальше что?

– Извини. Зиманский говорит, это у меня нервное.

– Странно, - она неуверенно отняла руку и села рядом.
– Ну ладно... Слушай, где ты взял этого художника? Вся комната в цветах, красота такая, не опишешь!..
– лицо ее расплылось в улыбке.
– Я зашла и стою, глазами хлопаю... Ласку с собой принесла, запустила в комнату, а она тоже стоит и озирается. Животное, а понимает! Прививки ей, кстати, сделали...

– Хиля, - я почти не слышал, о чем она говорит, - тебе плохо одной, без меня? Ты скучаешь по мне?

Она перестала улыбаться:

– Эрик, тебя тут не залечили? Ты непонятно себя ведешь. Раньше такого не было. Я как будто... опасность от тебя чувствую.

– Ты хочешь ребенка?
– я улыбнулся, предвкушая, как она обрадуется и скажет "конечно".

– Пока, наверное, нет, - Хиля пожала одним плечом.
– Да и квартира не позволяет... Можно, конечно, жить у моих... но тогда зачем и художник, и все прочее?

Я растерялся. Ответ "нет" просто не приходил мне в голову, и я не знал, как реагировать. Хиля подождала, скажу ли я что-нибудь, потом неуверенно заговорила:

– Ты знаешь, я сейчас и не думаю о детях... Твоя квартира... то есть, квартира твоих родителей... туда скоро въезжают новые жильцы, управдом заходил, поторапливал... Ты не против, если я сама перевезу вещи? А ты приедешь из больницы прямо домой.

– Да, - я закрыл глаза. Злое беспокойство куда-то улетучилось, я вновь был прежним.
– Перевози.