Белые Мыши на Белом Снегу

Еще, помню, меня поразили ковровые дорожки на лестницах, вытертые, ветхие, но относительно чистые - такого я раньше нигде не видел. Площадки на четыре квартиры. Скудный свет экономных угольных лампочек. Запах кошек и чьих-то кухонь. Явные коммуналки со списками жильцов на дверях и разномастными почтовыми ящиками.

Наша квартира находилась на самой верхотуре, в нескольких метрах от неба, за обшарпанной дверью с табличкой "Лифтовая" и косо намалеванным под ней номером - "21". Это был даже не пятый этаж, а как бы половина шестого, и Хиля усмехнулась:

– Так я и знала, что будем жить на чердаке.

– Какой это чердак?
– я даже обиделся.
– Это - квартира, причем отдельная. Ты могла предполагать, что в двадцать лет получишь свою квартиру?

Никакого лифта в доме, конечно, не было, осталась только наглухо заколоченная шахта, но в далеком прошлом, тут, видимо, жили правительственные чиновники - об этом говорило все, особенно широченные лестничные марши. Потом, когда осыпалась краска и потекли трубы, на их место въехали чиновники помельче. Потом еще мельче, и еще, пока, наконец, дом не достался секретаршам, учетчикам и прочему учрежденческому люду. Из любопытства я пролистал технический паспорт квартиры: здание построено пятьдесят девять лет назад, имеет износ семьдесят процентов, статус жилья - "служебное", категория "3" (читай: хуже не бывает). Площадь квартиры - девятнадцать с половиной квадратных метров, без ванной. Газа тоже нет.

– М-да, - Хиля заглянула в книжечку через мое плечо.

– Это временно. Сама понимаешь. Никто не даст нам квартиру, как у родителей - не доросли еще. Можно отказаться - хочешь?

– Глупостей не говори, - она полезла в карман за ключами.
– Кто от жилья отказывается?.. Примус купим. А мыться будем на кухне, подумаешь...

Пряча друг от друга волнение, мы вошли в маленький, насквозь пропыленный закуток с единственным квадратным окошком, выходящим на реку и тянущиеся за ней крыши складов. Пыль лежала всюду: на полу, на подоконнике, на черной уродливой печке с фигурными заслонками, на двух продавленных стульях, колченогом столе и низкой кровати, стоящей вместо ножек на чурбаках. В углу, рядом с печкой, виднелась глубокая темная раковина в пятнах ржавчины. Дощатый пол вокруг нее прогнил и почернел, как будто здесь жгли костер.

Первым моим побуждением было немедленно сбежать. Даже наша с мамой комнатка в фабричном доме выглядела лучше, куда лучше этой страшной берлоги. У нас в квартире, по крайней мере, была ванная и нормальная, хотя и общая, кухня. Там было чисто и пахло пирогами, а не чердачно-кладовочной затхлой плесенью, как здесь.

Но бежать было некуда. Я любил своих родителей (и любил бы больше, если бы знал, что вскоре с ними станет), но всегда, сколько помню себя, страстно мечтал жить от них отдельно. Пусть берлога, пусть страшная, зато своя.

Наверное, то же чувствовала и моя жена. Чуть оправившись от изумления, она прошлась по комнате, открыла дверь крохотного туалета, заглянула в стенной шкафчик, покрутила кран над раковиной и повернулась ко мне, глядя весело и твердо:

– Ну? По-моему, ничего, надо только ремонт сделать.

Это была историческая фраза, которая решила нашу судьбу. В понедельник я отдал ордер и наши социальные карточки в местную жилконтору для прописки, и началась новая жизнь. Теперь каждый вечер, закончив службу, мы с женой встречались на автобусной остановке и ехали на новую квартиру выгребать мусор и обдирать старые обои. Работал больше я: у Хили, как говорится, руки росли не из того места, и вся ее деятельность сводилась к куче бесполезных советов. Несколько раз я отлучал ее от ремонта: посылал в "техничку" за слесарем, в "профильную" лавку за гвоздями или вообще уговаривал остаться дома. Без нее дело шло быстрее.

Наступил прозрачный городской сентябрь, сухой, чистый, теплый. Листья пока не начали опадать, но признаки надвигающегося зимнего сна уже тронули природу, как первые приметы старости - женское лицо. Резко похолодали утра, и на службу приходилось добираться в тумане, плотно забивающем улицы, дворы и подворотни. Автобус полз сквозь это молочное марево медленно, как большая осторожная черепаха, а мы, пассажиры, невольно липли к окнам, пытаясь хоть что-то рассмотреть.

Ожили дворники, сменили комбинезоны на ватники и выставили из подвалов носилки и грабли - символы осени. Задымила вдали труба детской больницы: там начали топить, чтобы не застудить холодными ночами ребятишек. Встречные девушки шли теперь по улице в тонких чулках, в шерстяных кофтах поверх платьев, а некоторые достали и плащи. Хиля тоже оделась - она с детства не переносила холода. И - одновременно - почти перестала ездить со мной на набережную, словно осень могла пробраться в нашу новую квартиру и заморозить ее насмерть.

Я не обижался. Женщина должна быть нежной, на то она и женщина. Дел у меня было по горло: потолок я уже побелил и занимался теперь оконными рамами, отрываясь иногда, чтобы просто постоять и полюбоваться пейзажем. Время поджимало: мы хотели переехать до ноябрьских праздников, и Хиля уже начала понемногу паковать вещи.

В одну из суббот, солнечным, ветреным днем, закончив очищать рамы от старой пожелтевшей краски, я смел мусор в бумажный мешок, выпрямился и увидел Зиманского, застенчиво стоящего на пороге комнаты. Стыдно, но я о нем забыл, поглощенный своими квартирными заботами. Из головы вылетел не только таинственный "телевизор", я вообще не помнил о существовании этого человека, пока не встретился с ним взглядом.

– Привет, - сказал он, улыбнувшись неуверенно, будто я мог в любую секунду выгнать его вон.
– Красить собираешься?

– Да, а как же...
– я спохватился.
– Привет! Боже мой, я так завертелся... Заходи, заходи. Ты специально ко мне или просто мимо шел?

– И куда Трудовая инспекция смотрит?
– усмехнулся он.
– К тебе. Проведать, так сказать. А что, неплохая квартирка... уединенно очень. По-моему, это главное.

– Ну да, - я принялся размешивать краску в банке.
– Мы тут как небожители, над всеми квартирами. Управдом заходил, говорит, мол, завидую вам, высоко, тихо, комаров нет, соседей...

Зиманский засмеялся:

– Все никак приемник вам не занесу. Теперь уж на новоселье. Позовете?

– Не надо никакого приемника, - я вспомнил о "телевизоре", - объясни лучше, что это было? Вы меня разыграли?

– Видишь ли, - он прислонился к косяку и закурил, - есть вещи, которые тебе или любому человеку здесь кажутся странными, даже абсурдными... Я не хотел тебя пугать. Мне казалось, что именно ты это поймешь. Ну, и твоя жена тоже, у нее мышление не такое закоснелое, как у других.

Я поставил банку на подоконник, окунул в густую краску кисть и повел первую молочно-белую полосу:

– А что понять-то?

– Вспомни, что ты тогда видел? Я имею в виду, на экране?

– Город, улицу.

– Вот-вот. А представь себе, что такой город реально существует - можешь? Серьезно, он есть. Только далеко.

– Ты о столице говоришь?
– я никак не мог понять, что он имеет в виду, и это сбивало меня с толку.

– Нет. Намного дальше, чем столица. Вообще другое место, другая страна... ну, ты в школе-то учился? Говорили там тебе, что есть на свете другие страны?

– Если честно, школу я проболел.

– Тебя бы хорошему иммунологу показать...
– Зиманский задумчиво поглядел на меня.
– Ну да ладно, всему свое время. Я почему тебе все это рассказываю? Трудно в вакууме жить, все мы люди, все мы - существа стадные, а я - один. Я знаю, что ты не болтун, чувствую. Никто ведь об этом разговоре не узнает - правда?

– Ну, правда, правда. Перейди к делу - какие там такие страны? Где? Наша страна доходит до Ледовитого океана, дальше некуда, одни тюлени.