Белый шиповник. Сборник повестей
Шрифт:
Девушка вернулась, и они с Борисом Степановичем о чём-то весело заговорили.
– Да! Я же не представил тебе гостей, - сказал учитель.
– Это наш знаменитый конник Пономарёв, это Юля - можно сказать, будущее фигурного катания. А это Маша…
– Ничем не знаменитая, - засмеялась Маша.
– Неправда. Ты моя самая любимая ученица.
– Извините. Мне нужно на тренировку, - сказала Юля, - я пойду.
– Да выпей хоть кофе.
– Нет, я пойду, мне нужно!
– Она быстро ушла.
– Чего она убежала?
– спросил Панама, когда они шли по улице с Машей.
– По-моему,
– Эх, ты! ответила Маша.
– Ничего ты не понимаешь…
Глава двадцать первая
БЫВАЕТ В ЖИЗНИ ВСЁ…
Первым уроком была история. Марья Александровна окинула взглядом класс и сказала:
– Фоминой Юли нет. Бедная девочка… Это после вчерашнего.
– А что случилось?
– спросил Панама у Столбова.
– Эх ты, Панама!
– ответил тот.
– Ты что же, телевизор не смотришь?
– Некогда, - виновато ответил Панама.
– Продула вчера наша чемпионка! Три раза упала! Никакого места не заняла. Так и надо, воображать не будет. Её немка, которую она в прошлом году победила, теперь уделала…
– Столбов!
– Я больше не буду, Марьсанна.
“Оно конечно, так ей, в общем-то, и надо, - думал Панама. Он вспомнил Юлькину высокомерную походку, её любимую фразу “я так хочу”.
– Она же никого равным себе не считает. И человек неверный. Всё только о себе заботится. Как она нас бросила в конюшне! Хорошо, что всё обошлось… Вот теперь расстроилась - дома сидит, плачет, наверное. Никто-никто к ней не пойдёт… Потому что она всех оттолкнула. Смотрит на всех, будто мы дети, а она взрослая… Вот и сидит одна!” И Панаме вдруг стало её жалко. С болезненной отчётливостью он вспомнил тот вечер, когда он решил бросить манеж. Ведь если бы не Маша… Бросил бы обязательно! Бросил бы, а потом пропал, потому что теперь Панама не представлял споем жизни без коней…
“А ведь и она так же! Если сейчас не окажется кто-нибудь рядом, она тоже спорт бросит. Бросит и всю жизнь будет несчастна. Ах, была не была! Пойду к ней!
– решил Панама.
– Авось не выгонят!”
Он долго стоял у двери, обитой клеёнкой, не решаясь позвонить. Наконец нажал пупырышек звонка.
– Тебе чего?
– открыла дверь Юлька.
На лестнице было темно, но и здесь было заметно, как она осунулась, как опухли у неё зарёванные глаза.
– Уроки тебе принёс!
– сказал Панама. И быстро протолкнулся в квартиру.
– Ко мне нельзя! А уроки мне не нужны!
– Ну, раз уж я пришёл… сказал Панама. А сам пальто снимает.
– А чего ты раздеваешься?
– Неудобно в пальто в комнату.
– Я тебя в комнату и не зову.
– А здесь темно!
– Панама уже проходил в комнату.
Там был беспорядок. Вещи раскиданы, постель не прибрана.
– Ты чего, - спросил Панама, - лежишь, что ли?
– Не твоё дело. Давай уроки и сматывайся.
– А ты умеешь класть гордость в карман?
– Что?
– Для пользы дела. Вот ты меня обижаешь, а я свою гордость в карман положил, и мне совсем не обидно, потому что ты обижаешь меня напрасно. Я ведь даже не жалеть тебя пришёл, тем более что я вчера соревнования и не смотрел… И вообще, пошли в кино!
– Чего я там не видела…
–
А можно в мороженицу сходить. У меня рубль есть!– Что ты ко мне пристал, что тебе нужно?
“Ну-ко, попробуем тебя с ходу взять, как препятствие с шамбарьером”, - подумал Панама. Он часто теперь ловил себя на том, что в трудных положениях начинал думать так, словно он ехал на норовистой лошади.
– А то, - сказал Панама, - что ты слюнтяйка: подумаешь, соревнования проиграла! Вон Борис Степанович чуть ногу не потерял, а ничего, улыбается…- И тут же он понял, что так у него ничего не получится. “Закидка!
– сказал он про себя.
– Не с той ноги начал. Нет, тут нужно как-то по другому. Ну-ко, начнём всё сначала”.
– Ну и хорошо, хоть бы он совсем себе шею свернул!
– Эх, ты, а он-то тебя расхваливал! Говорит, какая она хорошая девчонка, волевая, целеустремлённая и красивая…
– Так и сказал?
– Так и сказал. И зря ты тогда убежала, мы ещё долго сидели. Борис Степаныч фотографии показывал, он во многих фильмах дублёром работал.
Юлька внимательно слушала.
– А ещё он говорил, что с тебя пример брать нужно, как ты умеешь планировать день… - несло Панаму.
– Только ведь это всё неправда.
– Это почему же?
– Никакая ты не волевая, вон маленькая неприятность, и всё…
– Хорошенькая маленькая… Весь мир видел, как я падала. “Фомина! Советский Союз!” А я ляп об лёд, ляп второй раз, и в третий… Как я теперь на улицу-то выйду!
– Знаешь, а давай всей компанией пойдём. Машу позовём, Столбова. В куче-то тебя и не видно будет. А дома нельзя сидеть - нужно прогуляться…
– А ребята пойдут?
– Да они хоть куда пойдут!
– Ну ладно, - сказала Юлька, - ты посиди здесь, я переоденусь.
Панама мысленно подпрыгнул. “А всё-таки она не такая уж плохая девчонка. Но Маша лучше, Маша умнее да и, пожалуй, красивее…”
И Панама вдруг поймал себя на том, что и Маша, и Юлька, и Столбов кажутся ему теперь совсем другими, будто смотрит он на них из седла. “Что это?
– подумал он. Я повзрослел?”
Глава двадцать вторая
БОЛЬШИЕ СОСТЯЗАНИЯ
– Во - видал!
– Конюх протянул Игорю скребницу, всю набитую конской шерстью.
– Весна, брат! Весна! Зимняя шерсть сходит.
Весна грохотала льдом в водосточных трубах, рассыпалась воробьиным чириканьем по садам и скверам и, наконец, зазеленела первой травой на газонах.
Пономарёв разрывался между школой и манежем. И в школе и в манеже заканчивался учебный год. Игорь подрос, у него начал ломаться голос. Денис Платонович уже больше не зовёт его “мальчик”, а всё больше “Игорь” или “Пономарёв”.
– Завтра у нас большие состязания, так вы уж, Игорь, придите пораньше, поможете мне одеться.
– Есть, - отвечает Игорь.
Помочь мастеру одеться перед соревнованием - это старая традиция, такой чести удостаиваются только самые лучшие ученики. Игорь горд и счастлив, когда на следующий день он, только что пришедший от парикмахера, стоит в тренерской, держа вешалку с одеждой Дениса Платоновича.
Старик чисто выбрит, напудрен и завит. Он долго расчёсывает усы перед зеркалом.