Без наставника

— Которую старики заварили! — сказал Нусбаум.

— Значит, из вас никто не пойдет? — спросил Рулль.

— Нет, я пойду! — сказал Мицкат. — Недавно видел выставку «Польская графика» — высший класс!

Вроцлав выдвигается на третье место среди польских городов. Вроцлав? Смешно, что до войны я и не слышал этого названия. Во всяком случае, дома, в Бреслау. Варшава — да, Лодзь тоже. Даже чаще, чем Лицманштадт. Иногда слышал Познань, конечно, не от немцев, но Вроцлав? И ведь там будет скоро пятьсот тысяч жителей. Наверное, потрясающий город этот Вроцлав, построенный из ничего. В тысяча девятьсот сорок пятом году город был похож на пустыню. Но из деревень пришли поляки, в основном молодежь, умная, живая, полная энтузиазма, и построила новый Вроцлав. Значит, Вроцлав действительно существовал раньше. Только ты этого не знал. Думал, что это провинциальное местечко где-то ближе к России. А сегодня там восемь высших учебных заведений и в промышленности занято семьдесят тысяч человек. Да, этого у поляков не отнимешь: вкалывать они умеют. И ничто их не берет. До четырнадцатого года соотношение было даже неплохое: дома, в Бреслау, каждый третий трудяга был поляк. И все шло нормально, пока они не начали заниматься подстрекательством. И пока не был принят Версальский договор, который посеял зубы дракона. Совсем не плохой журнал, эта «Польска», надо будет потом еще почитать. «Kukuleczka kuka, chlopiec pani szuka»^[97]. Это польские рабочие в Бреслау тоже пели, субботними вечерами возле своих бараков, пропуская шкалик. Еще до тридцать девятого. Потом был осуществлен раздел Польши, почти намертво, бесповоротно, как уже трижды. Неблагоприятное положение с точки зрения геополитики. Оно и осталось неблагоприятным, пусть не забывают. Теперь даже особенно неблагоприятно! А стоило бы однажды сходить на эту Польскую неделю, может быть, там услышишь что-нибудь b Бреслау, как он теперь выглядит, вспомнишь Театерштрассе! Ту самую Театерштрассе, по которой ты больше тридцати лет каждое утро ходил в школу, сначала учеником, потом учителем. Театерштрассе во Вроцлаве…

— Дзен добрый!

— Good morning, Mr. Harrach! Today is tuesday, march the 5 th, it is now twenty to eleven.

— Good morning! Sit down! Open the windows! Had anybody to do some extrawork? Feigenspahn?

— No, Mr. Harrach!

— And have we a speech today, Fahrian?

— Yes, sir: I have a speech!

— Come in front, Fahrian!^[98]

Фариан описал дугу, чтобы не споткнуться о длинные ноги Муля, собачьей рысцой пробежал к доске и стал лицом к классу.

— Begin, please!^[99]

Фариан уставился в пол и начал:

— A film produced in Sweden by Mr. Leiser and now being shown in numerous schools of German Federal Republic is drawing record attendances of young people most of whom never saw Adolf Hitler. The film called «Mein Kampf», after the notorious book Hitler wrote, was assembled from authentic documentary films and newsreels of the Nazi regime and shows the horror of Hitlers ruthless «Struggle». The photos are taken from one of the most poignant sequences which the Nazis filmed in the Jewish ghetto of Warsaw. It is reported that Goebbels ordered the film made as an anti-semitic propaganda film but never dared release it, fearing perhaps that the sight of all the cruelties inflicted by the SS on the Jews of Warsaw might have a boomerang effect^[100].

Фариан опять обошел длинные ноги Муля и сел на свое место.

— Well, — сказал Харрах. — I will give you six points for the diligence! Any report today? Nusbaum! A moment please, Titz?^[101]

— Я хотел бы спросить еще кое-что насчет «Майн кампф».

— Please, do speak English^[102].

— Гм, это можно сказать только по-немецки.

— Sorry^[103].

— Эти так называемые authentic documentary films and news-reels^[104], например из Варшавского гетто, действительно подлинные?

— Так говорят.

— Да, но мистер Лейзер ведь эмигрант?

— Кажется, да.

— Еврей?

— Вероятно.

— Значит, он при этом не был?

Харрах закрыл «Нью Гайд» и отошел от передней скамьи.

— Но ведь и ты тоже не был, Тиц, — сказал он неуверенно.

— Да, но мой отец был. Он был гауптшарфюрер СС в Варшаве. Он все рассказывал моей матери; у нас дома полный ящик дневников…

— Твоего отца уже нет в живых?

— Нет, его американцы в сорок пятом, во время своего крестового похода, избавили от жизни.

— Дальше.

— Да, так вот, в дневниках написано только, что они уничтожали польских и еврейских партизан. Ведь те наших убивали из-за угла. А один священник стрелял в немецких солдат с церковной кафедры. Во время богослужения. Об этом в фильме ничего не говорится. Только всякие страшные сказки. Никакой это не authentic documentary film.

— Ты уже видел этот фильм? Ведь класс собирается только в четверг…

— Он шел три года назад в «Глории».

Харрах зажал «Нью Гайд» под мышкой и принялся расхаживать перед классом взад и вперед.

— Что мне ответить тебе, Тиц? — сказал он. — Я могу сказать лишь одно: я лично до тысяча девятьсот сорок пятого года, до окончания войны, никогда не слышал об этих событиях.

— Я читал, что ами и томми монтировали подделанные фотографии, — сказал Тиц. — Катынский лес они тоже сначала хотели свалить на нас, а оказалось, что это дело русских.

— Откуда у тебя все эти сведения?

— Я не могу сказать. Из одного журнала, который издается не в Германии.

— Где же?

— В Южной Америке. В этом журнале сотрудничают некоторые прославленные немецкие офицеры.

— Видишь ли, Тиц, мне остается только повторить: я не знаю. Я заявляю о своей полной некомпетентности в этом вопросе.

— Все увиливают от ответа.

— Рулль, перестаньте подавать реплики.

— Но ведь это ужасно, мистер Харрах: ни одна собака не хочет сказать нам, как это было на самом деле. Каждый рассказывает нам историю на свой лад. Мы вообще не знаем, во что нам еще верить. Ведь дело не только в этом фильме, всюду одно и то же. Ни один учитель не хочет быть учителем. А мы, мы не можем быть учениками. И дома то же самое — там мы не можем больше быть детьми. Это же просто…

— Мне очень жаль, my friends^[105], но это не моя сфера. К счастью, не моя, могу добавить. Спросите вашего учителя истории.

— Но он же не немец! — воскликнул Тиц.

— Никаких пренебрежительных замечаний в адрес учителей, попрошу вас. And now begin to read your report, Nusbaum!^[106]

— На последнем уроке английского языка нас всех сначала пересадили: хороших учеников вперед, средних — назад, высоких позади маленьких, а телевизионные звезды разместились на флангах. После чтения протокола Фариан попросил слова и заявил, что, по мнению его отца, англичанина, мистер Харрах в предыдущем dictation^[107] употребил грамматически неверную фразу. Нельзя сказать: «Please excuse my being late!», надо сказать «Excuse me being late»^[108]. Наш преподаватель спросил, какова профессия мистера Вудхауза, отца Фариана. «Он сержант». На это наш преподаватель сказал: «Я, конечно, не хочу поправлять вашего отца, поскольку он англичанин, а я, как немец, безусловно, не столь совершенно говорю на его родном языке, но грамматика вам подскажет, что обе формы правильны! «Excuse me being late» — это причастное предложение. Вместо него вы можете образовать придаточное. Откройте вашу грамматику, страница сто тридцать восемь, параграф семь». Мы подчеркнули этот параграф. Потом преподаватель сказал: «Excuse my being late» — это, напротив, герундий, потому что вместо него в немецком можно поставить имя существительное. Откройте вашу грамматику, страница сто тридцать девять, параграф девять». Мы подчеркнули также и этот параграф. Наш преподаватель заверил нас, что эти проблемы возникают на каждом экзамене. Английский язык в отличие от французского живой язык…

— A moment, please^[109]. Курафейский?

— Я не понял, мистер Харрах. Почему французский не живой язык?

— Что скажет класс? Клаусен!

— Французская академия, основанная еще в тысяча шестьсот тридцать пятом году Людовиком Четырнадцатым, королем-солнце, еще и сегодня продолжает строго следить за чистотой французского языка. Через регулярные промежутки времени собираются les quarantes immortels, сорок бессмертных, и решают, принять ли новое слово, новую форму в словарь Академии или нет…

— Very good^[110]. Мистер Петри!

— Отец моего парижского…

— Мицкат, почему ты смеешься?

— Я не смеюсь, мистер Харрах, меня просто солнце ослепило.

— Мицкат, не пытайся заговаривать мне зубы. На следующем уроке будешь вести протокол, ясно?

— Yes, sir^[111].

— Продолжай, Петри.

— Отец моего друга в Париже — профессор литературы, и он говорит, что сейчас в литературный французский язык все больше проникают местные наречия и арго и что даже самые известные писатели пишут на современном жаргоне…