Без наставника
Шрифт:
— Мне тоже так кажется, уважаемый коллега, — сказал Гнуц. — Но это еще отнюдь не основание для того, чтобы допускать здесь англо-американские нравы. Во всяком случае, пока я сижу в этом кресле. Воцарился бы немыслимый хаос. Благодарю вас за благожелательный совет, коллега Немитц. Но участь этого хулигана решит школьная администрация.
— И педагогический совет, — любезно сказал д-р Немитц.
Гнуц в ярости оглянулся на расписание уроков, висевшее на стене у него за спиной.
— А среди учителей найдутся люди, которые втайне одобрят
— На кого вы намекаете, господин…
Д-р Немитц развел руками.
— Тем не менее! — проскрипел Гнуц и снова уселся прямо. — Спустить такую дерзость я не могу. Именно в глазах всей коллегии это может выглядеть как непоследовательность, мягкость, недомыслие и что угодно еще.
— Коллегия, конечно, со своей стороны подсыплет перцу к этой истории — тем или иным образом, если только она будет об этом информирована. Но ее незачем информировать об этом.
— Что вы хотите сказать?
— Оставьте этот случай без внимания, господин директор. Не думаю, что возьму на себя слишком много, если скажу, что, наверное, через несколько дней буду знать, кто написал и повесил эти карточки. И существуют не столь явные способы наказания. Я, например, веду в шестом «Б» два предмета, коллега Хюбенталь ведет физику…
— Коллега Хюбенталь поддерживает руководство, — сказал Гнуц не допускающим сомнения тоном.
Он опять встал, опять подошел к расписанию и забарабанил пальцами по стеклу.
— Скажите-ка, ведь этот Кафка ко всему еще еврей?
— Когда речь идет о художнике такого масштаба, это не имеет значения, — сказал д-р Немитц.
Гнуц повернулся.
— Ну ладно, я еще раз продумаю все это дело, — сказал он. — Впрочем, вряд ли мне нужно просить вас, коллега, чтобы все, о чем мы с вами здесь говорили, осталось в этих четырех стенах?
— Само собой разумеется!
Немитц взглянул на часы.
— Уже начался второй урок, — сказал он. — Всего хорошего.
Гнуц нагнал его у дверей и протянул ему руку.
— Спасибо, — сказал он и проникновенно посмотрел на Немитца.
— Само собой разумеется, — смущенно повторил д-р Немитц. — Вы можете на меня положиться, господин директор.
— Да заткнитесь же вы, охломоны! Если нас застукает шеф, будем до рассвета корпеть над штрафным заданием!
Рулль закрыл дверь, подошел к доске, но, передумав, бросил мел в угол и, тяжело ступая, отправился на свое место.
— Кто-нибудь сегодня уже видел Пижона? — спросил Клаусен.
— Я, — сказал Адлум и, зажав руками уши, продолжал читать.
— Где?
— Оставь ты меня в покое. Возле чистилища.
— Он там щиплет фрейлейн Хробок, — хихикнул Муль.
— А ее и ущипнуть не за что!
— Мисс Глиста!
— Если ее напоить малиновым сиропом, она сможет на карнавале изображать градусник! — проверещал Мицкат.
— Ножки как спицы!
— Ты бы не прочь повязать, а?
— Неужели вы
еще можете здесь читать? — спросил Затемин.Адлум и Клаусен не ответили.
— Дай-ка мне твою тетрадь по математике, — сказал Фейгеншпан Курафейскому.
— Бэби еще не кончил списывать.
— Silence, silence, — проверещал Петри, дежуривший у дверей.
Гомон мгновенно смолк. Несколько тетрадей перешли из рук в руки.
— Восемь часов тридцать минут, — тихо сказал Фариан.
— Вместе-то подыхать веселей.
Дверь медленно отворилась. Вошел Лумда, давясь от смеха.
— Доброе утро, друзья мои!
Вопль возмущения.
— Пошел вон, бездельник!
— Фу! Кастрировать его!
— Трепло, захлопни пасть — сквозит, — сказал Лумда.
— Что у тебя случилось? — спросил Нусбаум.
— Авария.
— «Молния» не закрывалась, — попытался сострить Гукке.
Лумда смущенно махнул рукой.
— Капоне тоже явится. Ко второму уроку.
Шанко перестал писать, промокнул чернила, закрыл тетрадь и заревел как бык.
— Кончай базар! — заорал Рулль и стукнул кулаком по парте. — Только сами себе гадите! Неужели вам это еще не ясно?
— Я с тобой согласен, — сказал Адлум. — Но такова уж человеческая натура.
— Не раздувайся от важности, как лягушка! — вставил Шанко.
— Фавн прав, — сказал Затемин.
— Лучше бы кто-нибудь рассказал о Кафке, — предложил Гукке. — Четверка у Пижона была бы мне сейчас в самый раз.
— Тогда, может, и мы, рядовые читатели, что-нибудь поймем.
— Давай-ка ты, Дали: художники — вперед!
— Дали, изобрази нам Кафку в манере интуитивистов!
— Нет, лучше в абстрактной манере!
— Кто у нас в шестом «Б» самый абстрактный трепач?
— Дали!!!
— Валяй, Дали, выходи в эфир!
— Пусть лучше Фавн! Про Кафку знает Фавн.
— Понесет сейчас всякую дичь!
— Бык-меланхолик.
— Фавн еще психованней, чем Кафка.
— Тогда Пий!
— Давай, Пий, — ex cathedra![87]
— У нас есть свой папа!
— Папа Пий!
Клаусен сделал вид, что не слышит. Мицкат взял Клаусена за шиворот и выволок на середину класса. Стоя перед средним рядом парт, Клаусен переминался с ноги на ногу, потом сказал с волнением:
— Я, конечно, тоже не все понимаю, но, по-моему, «Процесс» — это религиозная трагедия.
— Поповская болтовня!
— Ты бы меньше зубрил свой катехизис!
— Дайте ему сказать! — потребовал Затемин.
— Кафка был еврей и…
— …ел чеснок!
— Слушай, Трепло, избавь нас от своих пошлых острот. Меня тошнит! — сказал Адлум.
— А кого интересует вся эта белиберда?
— Меня!
— Ну конечно же, Лумумбу!
— И меня, — сказал Адлум.
— А меня нет, идиоты вы несчастные!
— Ну, посиди пока в сортире!
— Нет, нет, пожалуйста, никаких эмигрантов! — воскликнул Мицкат. — Здесь у нас демократия!