Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Понадобились, еще как. Когда капитан Сорокин явился, стало ясно, что кротостью и смирением его не умаслишь, он зол и жаждет крови. И все-таки, отдышавшись, накапав и употребив валидолу, капитан заговорил довольно спокойно:

– Я, товарищи, уже смирился с тем, что не доживу до пенсии. Меня пугает не кончина, а перспектива от вас всех свихнуться. Акимов!

Сергей, очнувшись, вскочил:

– Я.

– Сидеть!

Акимов послушно опустился на стул.

– Что в лесу произошло?

– Я искал Ольгу. И Соню. А нашел… – Он смялся, замолчал.

Сорокин вопросительно глянул на Саныча, тот продолжил:

– Утверждает, что Михаила Введенского нашел, товарищ капитан.

– Шутим? – помедлив, уточнил Николай Николаевич.

– Никак нет.

– Ему до свободы как до луны.

– У него справка об отпуске.

– В связи с чем?

– В связи с внезапным тяжелым состоянием сестры.

– Сестры! – отдуваясь, повторил капитан и промокнул вмиг выступившую испарину. – С головой у нее – да, тяжело, а так в полном порядке, ее двоим мужикам не удержать! Свихнулась – вот и все тяжелое состояние!

Никто не оппонировал. Сорокин продолжил:

– К делу. Допустим, нашел ты Соньку и Введенского. Сонька в наличии, Лукич куда делся?

– Он сбежал.

– А ты?

– Приказал остановиться, он не подчинился, я открыл огонь…

– Умно, ничего не скажешь, – саркастически похвалил капитан, – откуда нож у Соньки?

– Введенский дал.

– Откуда футляр со скрипкой?

– Введенский дал.

Остапчук хмыкнул:

– Введенский? Тебе? Сам? Не завирайся.

– Тихо, – скомандовал Сорокин, Иван Саныч подчинился. – Хорошо, положим. Откуда он футляр взял?

– Сказал, что нашел.

– Где?

– Не назвал место, сказал: двадцати верст не будет, предложил пройти.

– Почему не пошли?

– Ольгу я искал, – тупо повторил Акимов.

После некоторой паузы Сорокин уточнил:

– То есть ты решил, что убийца – Введенский?

– Так точно.

Остапчук не выдержал:

– Введенский?! Да у него от бабских соплей коленки трясутся!

Сергей, скрипя зубами, напомнил:

– Уголовник, хромой, высокий, девочкам лично знакомый…

– Он за Соньку сам кого хочешь убьет, – возмутился Иван Саныч, но, вспомнив кое-что, смутился, пробормотал: – Ну эта… да. – И замолчал.

– …С ножом и скрипкой же, – закончил Сергей.

– Разберемся, – кивнул Николай Николаевич. – Ты пытаешься меня убедить в том, что все правильно сделал, следовал установкам и устной ориентировке.

– Я же говорю…

– Цыц!

Возникла великая тишь. Сорокин, потирая грудь, заговорил скрежещущим голосом:

– Не палить ты должен был, а выяснить, откуда он футляр взял. И тем более у кого. Что, если он видел того, кого мы ищем… единственный известный очевидец? А ты что же наделал, недоопер?

Акимов разозлился:

– Да с чего вы ему-то поверили? Кто он вам? Когда-то такой был, но люди меняются!

– В колонии-то? – немедленно пристал Иван Саныч.

Сорокин прервал:

– Меняются, значит. То есть в колонии чистоплюй и барыга Введенский стал убийцей. Добро. А давай по-другому: я тебя, идиота, сто лет как знаю, но кто тебя ведает? Может, ты изменился? Примерный семьянин, а на самом деле убийца?

– Я?!

– А что? Ты, милиционер, нападаешь с ножом на девочку – как раз посреди леса, по которому крейсирует убийца…

– И при этом имеешь при себе вещь последней жертвы, – добавил Остапчук.

– Вот-вот, – подтвердил капитан. – Если бы я следовал твоей логике, ты бы прокурору сказки рассказывал.

«Обложили», – понял Акимов, но все-таки по инерции топорщился:

– Так ведь не я, а он сбежал. И не я нападал на Соньку, а она.

Иван Саныч погонял в ухе пальцем, точно пытаясь понять: не чудится ли ему та чушь, которую он слышал.

– На оперуполномоченного лейтенанта Акимова в лесу напала с ножом ребенок Соня Палкина. – Сказав сие, Сорокин принял непростое решение, накапав еще валокордина, а сверху употребил валерианы.

Остапчук построил из пальцев козу:

– Товарищ капитан, символически?

Николай Николаевич, поколебавшись, все-таки отказался:

– Это тут не поможет, Иван Саныч. Момент, – вытер слезу с глаза, подождал, пока лекарство начнет действовать, потом снова заговорил спокойнее: – И еще. Молись, чтобы Наталья в себя пришла и угрозы свои забыла, ведь одна кляуза прокурору или в главк – и хана. А если еще и Катька подтявкнет?

– Так ведь Введенский…

Капитан стукнул кулаком по столу:

– Кроме тебя, никто его не видел! Он сидит!

– Сонька…

– Ни за что не признается! – твердо сказал Саныч. – Введенская она, хоть и Палкина! Своих не сдаст, да еще так наврет с семь коробов, что ни один судейский не усомнится.

«Где я так нагрешил? – со спокойствием отчаяния размышлял Акимов. – Ведь формально все правильно сделал – и тут перевернули вверх ногами, и теперь уже мне оправдываться?»

И с покорностью спросил:

– Что же мне делать?

Сорокин, который окончательно остыл, мягко, терпеливо, как недоразвитому, объяснил:

– То, что я с самого начала тебя просил сделать: поговори с Ольгой. А теперь все по домам.

Уже в дверях Акимов, униженный и оплеванный, все-таки вспомнил о долге:

– Николай Николаевич, может, мне завтра нож и футляр в НТО отвезти, экспертам? Пальцы…

Капитан, морщась и потирая левую сторону груди, предписал:

– Вон с глаз моих. Чтобы до утра я тебя не видел.

Когда Акимов с облегчением подчинился, Сорокин вопросительно глянул на сержанта, тот без звука выложил на стол сверток. Развернул. Вдоволь налюбовавшись на нож – самодельный, добротный, с ухватистой деревянной ручкой, Николай Николаевич вздохнул:

– А ты чего, Иван? Иди уж.

Остапчук, надевая фуражку, спросил:

– Кто повезет-то экспертам?

– Разберусь, – пообещал Сорокин.

И, когда сержант ушел, Николай Николаевич с великим тщанием вытер и рукоятку, и полотно, и весь нож целиком.

…Как же замечательно, спокойно было дома.

Уже было доподлинно известно, что на Первомай фабрике будет присвоено некое почетное звание (в райкоме не стали уточнять, чтобы раньше времени не радовать), и Вера была счастлива. Вот и теперь сидела как самая обыкновенная жена, не изучая с постно-сердитой миной бумажки, а читая самую обыкновенную книгу. На столе – укутанный чайник, корзинка с каким-то печеньем, прикрытым салфеткой, в вазе – букетик полевых цветов. Не успел Сергей умилиться, бросились в глаза проклятые васильки, и Вера, подняв глаза, ужаснулась: