Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Тут Веретено заметил, что все еще продолжает держать злополучный ботик, широко размахнулся и со злостью запустил его в воду; послышался негромкий всплеск. Резко развернувшись, Веретено торопливыми шагами направился к видневшимся на косогоре амбарам, казавшимся на фоне серого неба темными глыбами. За ним, сбившись в плотный овечий гурт, стараясь не отставать, поспешно двинулись налетчики, шурша своей обувью по высокой траве, изредка лязгая металлическими частями находившегося при них огнестрельного оружия. Вскоре они уже подходили к неохраняемым складам, сипло дыша и оживленно между собой вполголоса переговариваясь о том, что сегодняшняя ночка, по всему видно, предстоит жаркая, если Лиходей вовремя не успеет завалить сторожиху.

– Цыц, придурки! – прикрикнул на них Веретено, чтобы по-пустому не мололи языками, и в наступившей тишине потрогал увесистый замок на первой двери. – Справишься, Косьма?

– А то чего ж, – невозмутимо ответил косматый мужик, который и оказался тем самым Косьмой.

Прежде чем приняться за работу, он деловито высморкался, затем вынул из-за пояса обширных брюк металлическую фомку и уверенным движением, от натуги крякнув, легко сломал дужку навесного замка.

– Делов-то, – пробасил Косьма, очень собой довольный, что Боженька наделил его силушкой; поправил на плече автомат и, широко распахнув дверь, гулко ухнул внутрь просторного складского помещения, под завяз заполненного всевозможными товарами: – Налетай, братва!

Теснясь в широких дверях, бандиты, воодушевленные тем, что ничто их теперь не отделяет от долгожданной добычи, все разом хлынули в открывшуюся темноту прохладного амбара.

Между тем Лиходей уже находился около сторожки. Он несся огромными прыжками, похожий в темноте на кенгуру.

– Сейчас ты у меня кровавыми слезами умоешься, – бормотал он перекосившимся ртом, как будто сторожиха могла его слышать. – Будет тебе наука, как ментам звонить.

Он сходу выбил ногой фанерную дверь, как угорелый влетел в крошечное помещение сторожки, держа в левой руке заранее приготовленный австрийский фонарик «динамо». Бандит застал Тосю как раз в тот момент, когда она разговаривала по телефону, успев сказать всего лишь несколько незначительных фраз.

Тося затравленно оглянулась на упавшую с грохотом дверь, и в это самое мгновение вспыхнувший луч света ярко ударил в ее широко распахнутые от страха глаза, основательно ослепив.

– Ктой-то? – вскрикнула она, чувствуя, как от объявшего ее ужаса непроизвольно начинает опорожняться мочевой пузырь, к своему удивлению, не испытывая при этом никакого стыда, словно этот конфуз происходил не с ней. Выронив из рук трубку, женщина поспешно отступила назад, заслонила ладонью лицо.

Лиходей упруго качнулся вперед, с силой обрушил разящий удар отлитого из свинца кастета в висок женщине, где под выбившейся прядкой седеющих волос трогательно пульсировала синяя жилка. Под его недрогнувшей рукой, привычной к подобным действиям, было слышно, как у сторожихи хрустнула кость, и освобожденная из вены алая кровь тугой струей брызнула на стену.

Тося несколько секунд постояла, глядя перед собой невидящим, затухающим взглядом, бледнея и качаясь, потом ноги у нее подломились, и она мягко повалилась на пол. Вокруг ее головы тотчас образовалась густая темно-красная лужица, наполняя сторожку запахом горячей крови.

Луч света фонарика переместился в сторону телефонного аппарата. Лиходей протянул руку, прислонил болтавшуюся на проводе трубку к уху. Услышав далекий встревоженный мужской голос дежурного, односложно твердившего, желающего знать, что происходит на складе, Лиходей бесцеремонно вырвал провод вместе с трубкой и в ярости бросил на пол, шарахнув с такой силой, что она разлетелась на части.

– Не твое собачье дело, – с озлобленной ухмылкой ответил он, тщательно растоптал осколки и, переступив через валявшуюся под ногами входную дверь, направился к складу, из которого подельники проворно перетаскивали товар в лодки, серыми тенями сновали между складом и рекой.

Глава 8

На исходе была вторая неделя, как пропал оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом Илья Журавлев. Ожидание любой весточки от него с каждым днем становилось все тягостнее, и даже временами случалось, что Семенов неожиданно ловил себя на мысли, что дело это напрасное и совсем безнадежное. Последние дня два он вообще не находил себе места, не зная, чем занять свободное от работы время, чтобы мыслями постоянно не возвращаться к парню, к которому успел прикипеть душой.

Сегодня днем он звонил с главпочтамта в МУР; горячась и сбиваясь, на понятном только им двоим языке докладывал своему непосредственному начальнику капитану Копылову о непредвиденно сложившейся ситуации, которая по независящим от него обстоятельствам выходила из-под контроля, вследствие чего срывалась секретная операция по внедрению агента НКВД в банду. И что он ему на это ответил?..

А ответил Макар Копылов соответственно своему железному характеру, весьма холодно посоветовав Леонтию не паниковать и не распускать нюни, как безвольная баба, а подождать еще каких-нибудь трое-четверо суток, прежде чем озвучивать свои необоснованные предположения; он же со своей стороны будет держать данный вопрос на контроле.

– Ты только и можешь, что держать все на контроле, – грубо нарушая субординацию, не сдержавшись, со злостью ответил Семенов. – А человек – не иголка в стоге сена, чтобы исчезнуть без следа.

– Ты, Семенов, говори, да не заговаривайся, – тоже со злостью, но стараясь все же держать себя в руках, сурово осадил его интеллигентный Копылов. – А насчет Журавлева ты верно заметил: не тот он человек, чтобы дать себя в обиду. Так что не паникуй! Все! Отбой!

С раздражением повесив трубку на рычаг, громыхнув так, что молоденькая телефонистка вздрогнула, испуганно вскинула голову, глядя округлившимися глазами на неуравновешенного посетителя, Семенов вышел из застекленной кабинки.

– Мужчина, – окликнула его девушка, – не хулиганьте, пожалуйста!

– Извините, – буркнул Леонтий, изобразив на расстроенном лице подобие жалкой улыбки. – День тяжелый выдался.

Демонстративно обидчиво сложив полные губки сердечком, телефонистка осуждающе покачала головой, протяжно вздохнула и позвала в освободившуюся кабину следующего посетителя.

Как и неделю назад, как и все последующие дни, Семенов привычно отправился на набережную, чтобы в очередной раз «впасть в крайность», как это у него теперь называлось, когда он снова не находил весточки от Журавлева. Затем он вернулся в Управление, где до позднего вечера вместе с ярославскими коллегами корпел над уголовными делами, связанными с загадочными убийствами с особой жестокостью четырех граждан, для раскрытия которых, собственно, и был сюда прикомандирован из МУРа.

Около десяти уставшие сослуживцы разошлись, и Семенов остался один. Он еще некоторое время усердно трудился в наступившей тишине, рисуя для себя на чистых листах бумаги замысловатые схемы, мысленно отрабатывал несколько выдвинутых версий. Но очевидно, эта непривычная тишина во всегда шумном отделе и сказалась не самым лучшим образом на его самочувствии: глаза стали непроизвольно слипаться, в ушах появился протяжный звон, и голова налилась такой тяжестью, что о дальнейшей плодотворной работе нечего было и думать.

Наказав дежурному старшему сержанту Валехину в случае совершения очередного преступления – убийства, разбоя или налета – срочно сообщить ему по телефону, а то и прислать за ним нарочного, Семенов отправился в милицейское общежитие, которое располагалось на улице Урицкого в бывшем особняке купца Растрехина.

До революции купец Растрехин, мужчина необъятных габаритов, славился тем, что легко мог выпить две четверти водки, не закусывая, отчего, в конце концов, и пропил свой особняк, заложив его банку «Товарищество взаимопомощи». Зато после свершившейся трудовым народом революции у него нечего было реквизировать, вследствие чего, естественно, не за что было и расстреливать. Очень счастливый оттого, что остался в смутные времена живой, поговаривают, купец до конца своей жизни благотворил бога виноделия Бахуса. Но хоть он и стал после этого пить в меру, служа простым клерком в учреждении «Заготсырье», купец все равно умер от цирроза печени.