Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Лишь бы не вафельное полотенце…

– Можно просто – Алексей. Не смею отказаться, Антонина Петровна, вафельный тортик – это прекрасно.

– Тогда уж и меня зовите просто – Антониной, – в женских глазах мелькнуло что-то заинтересованное. – Сейчас поставлю чайник, вы, наверное, голодный…

Спешить уже было некуда, день прошел. Аппетит на свежем воздухе разыгрался зверский. Про обед уже забылось. Но он прибыл не за этим. Быстро перекусив, разложил на столе фотографии погибших девушек. Фото были прижизненные, с паспортов, выданных в 25 лет. Имелись фото и посмертные, но пока он решил их придержать.

– Посмотрите внимательно, Антонина. Вы могли знать этих девушек. В 72-м году они были несколько моложе.

Женщина присмотрелась. Что-то изменилось в ее лице: оно потемнело, обозначилась досадная складка на лбу. Возникло ощущение, что он не зря сюда приехал.

– Конечно же… – прошептала директриса, – Катя, Евгения, Даша… Разве такое забудешь? А что с ними случилось, почему вы спрашиваете?

– К сожалению, эти девушки мертвы, Антонина…

– Господи правый… – ее глаза расширились, женщина зажала рот рукой, снова посмотрела на фотографии.

– В вашем лагере летом 72-го года, семь лет назад, предположительно, что-то случилось, и эти девушки имели отношение к данному событию, – констатировал Алексей. – Не торопитесь, Антонина, вспомните. Я вижу, вам есть что рассказать.

– Какой-то дикий вопиющий случай, – директриса передернула плечами, – тут и вспоминать нечего, до сих пор все помню. Семь лет прошло, а никак не забывается. Меня на бюро горкома вызывали, песочили, но мер не приняли, ведь меня в тот день даже в лагере не было – у отца случился инфаркт, с мамой просидели весь день в больнице… Единственное, что я не помню – фамилии девушек…

– Прошу вас, Антонина, расскажите, это очень важно.

Память у Антонины Петровны работала как часы. Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться, потом начала, волнуясь.

Дело было примерно так. Как у Пушкина: три девицы под окном… Или как у Сергея Михалкова: «Дело было вечером, делать было нечего». Конец июня, заканчивалась первая смена. Проходила она спокойно, без эксцессов. Костры, линейки, развлекательные мероприятия, встречи с интересными людьми. Прогрелась Бердянка, дети купались в местном «лягушатнике». Отдыхающие – в основном четвертый, пятый класс, то есть еще мелкие. Пожаловаться на вожатых Антонина не могла – девушки старались, работали грамотно, хотя коллектив был разношерстным, из разных вузов. Но что поделаешь, если у людей призвание? Глядишь, повозятся с детьми и поменяют профессию.

Единственное, что не понравилось девчонкам: коллектив у них в этой смене был исключительно женский, без парней. Антонину же такое положение вполне устраивало. Ни к чему ей эти интрижки, сцены ревности… Поздним вечером девчонки сидели на лавочке за своим корпусом. Закончился трудный день, все отдыхали. Лагерь уже спал. Говорят, что все было невинно, но бутылочка вина, привезенная из города, все же присутствовала. Ладно, невелик грех. Девушки современные, бойкие, раскрепощенные. Может, и курили, кто их знает – но так, чтобы взрослыми себя почувствовать. Полная тьма опустилась на лес.

Почему так затянулось общение – одному богу известно. Вдруг они услышали сдавленный вскрик – будто бы ребенок крикнул. Значения не придали, только удивились. Звук повторился – насторожились, стали прислушиваться. Точно – где-то за подсобками стонал ребенок! Девушки всполошились, трусихами они не были и к своим обязанностям относились ответственно. У Даши был с собой фонарик (не разливать же вино в темноте), кинулись на крик, сломя голову. Обогнули пустующие подсобки, определили, что стон доносится из кустов за пределами лагеря, бросились туда. Видно, не кричали по дороге, иначе преступник сразу бы ушел.

Даша первой выскочила на маленькую полянку, осветила кусты. На земле лежало скрюченное тельце ребенка. Тут же показалось искаженное мужское лицо – его осветили на несколько секунд, хорошо запомнили. Вроде молодое, но не точно. Дружно подняли крик, даже не сообразив, что происходит. Злоумышленник пустился наутек, пробился через кусты и был таков. Его не преследовали, на это смелости уже не хватило. Бросились к мальчишке – слава богу, преступник не успел совершить злодеяние! Но был близок к этому. Мальчишку усыпили хлороформом – но не так, чтобы он не мог стонать, чувствуя боль.

Сначала ничего не поняли, что такое педофилия, советская молодежь просто не знала! Мальца привели в чувство – он плакал, жаловался, что дядя сделал ему больно. Его оттащили в лагерь. Административный корпус встал на уши. Забегал персонал, вожатые. Вызвали из города Антонину, она примчалась на рассвете. Тем же утром прибыла милиция. Мальчика звали Петя, его совсем недавно приняли в пионеры. Маленький, робкий, немного тормозной – он совершенно не помнил, что случилось. Спал уже, захотел в туалет, пошел в отхожее место – а оно на улице, рядом с рукомойниками. Не дошел, кто-то напал сзади, зажал рот, перед глазами все поплыло… Потащили куда-то, бросили на землю, стали делать больно… «Петя и волк», – цинично пошутил кто-то из оперативников.

Тем же утром приехали родители, увезли ребенка в город. Фамилия у них была, кажется, Осипенко. Мама затеяла скандал, но ей быстро заткнули рот. Шумиху не поднимали – пришло строгое указание от властных структур. Милиция работала, но без задора. С девушек сняли показания. Лицо преступника они запомнили отлично, описали его во всех подробностях. Милиция проверила всех мужчин в лагере – ни один не подошел. Проверили жителей соседней деревни – тоже никаких совпадений. Работали там намедни электрики, чинили порванную проводку – и среди них злодея не оказалось. Девушки решительно качали головами. Сделали вывод, что преступник пришел со стороны – мало ли откуда. Милиция проработала два дня, ничего не выяснила. Дело замяли, чтобы не пугать общественность и не дискредитировать воспитательский состав. Мама у Пети работала медсестрой, папа – слесарем на заводе, не такие уж и важные птицы. Тем более все живы, а психологическая травма у ребенка – дело житейское. В лагерь приняли нового сторожа – молодого и малопьющего, этим все фактически и ограничилось.

– И это все? – недоверчиво спросил Алексей.

– Все, – кивнула Антонина, – уж можете мне поверить. Милиция сделала свое дело. Ну… так они сказали. Дети толком ничего так и не поняли. С вожатыми и персоналом, включая меня, провели разъяснительную работу – чтобы не болтали языками. Я не могла понять, почему так быстро прекратили расследование? Но что я могла сделать? Вы лучше меня знаете, как у нас затыкают рты…

Женщина смутилась, но Алексей сделал вид, что ничего не слышал.

– Впоследствии пару раз для вида приезжали оперативные работники – вот как вы сегодня, что-то спрашивали, записывали. Потом перестали приезжать, все успокоилось. Девушки доработали до конца смены – на большее и не договаривались. Ничего подобного за последующие годы не было. Жили спокойно… пока вы сегодня не напомнили об этом ужасном событии.

– А с этой девушкой что? – Алексей ткнул в фото Анны Лучинской.

– Не знаю такой, – покачала головой Антонина. – Нет, правда, не знаю… – она всмотрелась, пожала плечами.

Что-то щелкнуло в голове. Еще не все встало на свои места, но движение шло.

– Разрешите воспользоваться телефоном, Антонина?

– Да, конечно, Алексей. В город – через восьмерку.

В отделе никого не было – разошлись работнички. Кот из дома – мыши в пляс. Чертыхнувшись, он набрал Лиду. Та отозвалась.