Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Что ж, поверю, пока наши люди изучают твои старые дела, – пообещал Василий.

Вор осклабился:

– Проверяй – не проверяй, а все дела закрыты, и долгов я по ним не имею.

– Это верно. Но есть одна деталь.

– Какая? – насторожился Гиви.

– По делу наркотического притона в Грохольском ты проходишь как пострадавший и свидетель. К тому же, как выясняется, имеешь наркозависимость [260] .

– Ну? – не понял вор.

– Понимаешь, ввиду твоей криминальной биографии выпустить тебя из этой больнички после выздоровления не получится – начальство и прокурор не позволят. Поэтому есть варианты.

260

С 1926 года лечение наркозависимых граждан в РСФСР стало принудительным.

– Какие?

– Либо на время расследования посидишь в Матросской Тишине, либо останешься отдыхать здесь.

Здешние условия Гиви оценить успел. Никакого особенного распорядка. Трехразовое питание, и не жидкой баландой, а нормальными продуктами: утром каша, кусок хлеба с маслом и сладкий чай; в обед тарелка вполне приличного наваристого супа, второе блюдо и компот из сухофруктов; на ужин картофельное пюре с рыбой или кусочком мяса. Можно почитать газету, книгу, поглазеть в окно или перекинуться парой фраз с симпатичной медсестрой. И спи сколько влезет. Ни вышек с вертухаями, ни тяжелых работ. Ни туберкулеза, ни дифтерии. Ни злющих собак, ни карцера. Форменный санаторий!

– А чего хочешь, начальник, за то, чтобы я остался здесь? – хитро прищурился грузин.

– Хочу услышать все, что ты знаешь о Лёве Северном и его притоне.

– Что-то слишком много за палату с запертой дверью! Не такая большая разница между этой палатой и камерой.

– Ты забыл о принудительном лечении, – напомнил Егоров. – Оперативно-следственные мероприятия мы закончим дней за пять. А дальше либо свобода, либо два-три месяца палата в закрытом медицинском учреждении.

Егоров был убедителен, но Эмухвари тянул время, сомневался. И тогда Старцев решил ему помочь.

– Кури, – протянул он пачку.

Кивнув, Гиви вытянул папироску. Старцев подал спички.

Пока вор прикуривал, он между прочим бросил:

– Не понимаю, чего ты ломаешься. Боишься? Так о нашей беседе никто не узнает.

– Так уж и никто?

– Как видишь, мы беседуем без протокола – это раз. И потерпевших четверо плюс Белуга. На тебя подумают в последнюю очередь. Ты ведь вор, а не шелупень подзаборная. Это два.

Затягиваясь табачным дымком, грузинский вор с минуту размышлял. Точнее, делал вид, будто размышляет. По выражению его небритого осунувшегося лица было понятно, что положительного ответа сыщики не дождутся. Он знал себе цену и уступать в затеянных торгах не собирался.

Но внезапно серо-голубые глаза грузина загорелись.

– А марафету дадите? – шепотом спросил он. – Того, забористого немецкого из Лёвиного притона, а?

Старцев хотел было категорически возразить, но Егоров легонько пихнул его в бок, приказав помалкивать. И внезапно достал из пиджачного кармана завернутые в платок шприц, иглу и ампулу с немецким препаратом.

Иван Харитонович никак не ожидал такого поворота событий и едва не поперхнулся дымом. Однако мешать задумке Егорова не стал. Тот знал, что делал.

– Получишь, если расскажешь обо всем как на духу, – показал Василий платок с содержимым и аккуратно положил его на подоконник.

Не отрывая взгляда от блестевшей на солнце ампулы, Гиви жадно сглотнул слюну.

– Ладно, начальнички, ваша взяла – слушайте. Но только молчок о нашем базаре.

– Заметано. Рассказывай…

Глава шестнадцатая

Ленинградская область, радиомаяк в городке Сольцы – озеро Ильмень

Февраль 1943 года

За прямоугольным иллюминатором, возле которого находилось откидное кресло, на протяжении всего полета сохранялась жуткая темень. Эльза Остхофф несколько раз прикладывалась лбом к холодному стеклу и до рези в глазах всматривалась в пугающую черноту.

Тщетно. Ни одного огонька, ни одной полоски света от проползавшего по дороге автомобиля. Когда самолет летел ровно, без толчков и провалов, ей казалось, будто он стоит на земле в каком-то дальнем, затемненном уголке все того же берлинского аэродрома. И что стоит спуститься по трапу, как ощутишь под ногами твердь холодного бетона.

«Сколько же нужно иметь мужества, чтобы пролететь через непогоду, через жуткую ночь и посадить тяжелую машину на площадку в неизвестном краю, где никогда раньше не бывал! – размышляла она. – А сколько нужно иметь знаний и опыта для управления этим огромным самолетом! У врачей профессия не менее сложная, но, надо признать, не такая опасная».

Перед вылетом на борт транспортного самолета поднялись девять членов экипажа. Два летчика, штурман, радист, механик, остальные, вероятно, стрелки. Эльза была десятой. Припомнив тесную кабину связного Шторха, она не удержалась от снисходительной усмешки. В нем оказалось всего два кресла: пилот уселся на переднем, она устроилась за ним. Подними руку – и достанешь до затылка, обтянутого кожей шлемофона. В пространстве крохотного самолета едва нашлось местечко для медицинского чемоданчика с лекарствами.

В тяжелом транспортнике пространства хватало. При желании в его чреве можно было разместить взвод немоторизованной пехотной дивизии со всей амуницией. Все сорок девять человек согласно штатному расписанию. С карабинами, с четырьмя пулеметами, с легким минометом, с обозной лошадью и транспортной тележкой, полной боеприпасов.

«А вот сколько здесь уместится лежачих раненых?.. – мысленно вернулась Эльза к тревожившему ее вопросу. Он не давал покоя с момента получения приказа об эвакуации тяжелораненых из состава 16-й армии. – Надо будет посоветоваться с майором Даммером, – решила она. – Он наверняка вывозил из Сталинграда раненых и подскажет, сколько их здесь умещалось».

Выход из проблемы был найден, однако порадоваться этому Эльза не успела – звук моторов изменился, а самолет как будто потерял опору и начал проваливаться вниз.

«Снижаемся», – поняла она и вновь приникла к темному прямоугольнику иллюминатора.

Команда «занять посадочную дистанцию» означала, что с этого момента экипажи обеих машин действуют не парой, а порознь друг от друга. Самостоятельно производят снижение и ищут огни посадочной полосы. Самостоятельно принимают решение о посадке и выполняют ее.

Выйдя на работавший в местечке Сольцы радиомаяк, Даммер довернул на курс семьдесят пять градусов, выпустил закрылки, шасси и через две минуты приступил к снижению. Посадочная полоса находилась в тридцати километрах от радиомаяка. Казалось бы, все просто: выдерживай курс, плавно снижайся и ищи огни посадочной полосы. Однако вскоре в этот нехитрый план опять вмешалась погода.

Сначала в левый борт шибанул сильный порыв ветра. Выровняв самолет, командир запросил у штурмана исправленный курс с поправкой на усилившийся ветер. Сделав замеры с помощью радиомаяка, тот рекомендовал взять солидную поправку влево аж в пятнадцать градусов.