Бирит-нарим

"Только это и хорошо сейчас, -- так сказал хозяин, и Ишби не уставал повторять себе его слова.
– -Убивать можно безнаказанно, никому сейчас нет дела".

Да, можно не останавливаться, выпивать жизнь жертвы вместе с кровью, черпать в этом особую силу... Но все чаще видел Ишби на улицах города тех, к чьим жилам не желал прикасаться. Солнце в их крови горело мутно, скрытое, как и в небе, горьким дымом. Горожане страшились недуга, толпами устремлялись в храмы, читали заклинания, отпугивающие демонов, -- но смерть уже проникла в Баб-Илу, опередив врагов.

Враги пришли из Элама и не первый месяц стояли под стенами города. Ишби иногда поднимался на башню возле северных ворот, смотрел вниз, на войска чужеземцев. Лагерь их с высоты казался игрушечным селением, люди сновали там как муравьи, солнце вспыхивало на щитах и бронзовых бляшках доспехов. Ишби пытался пересчитать колесницы, но каждый раз сбивался со счета. Смотрел на осадные машины, пытаясь угадать, для чего они, -- и не мог понять. И кого ни спрашивал, никто не знал, сколько еще продлится осада, устанут ли чужаки ждать под стенами, ворвутся ли в город, или царь сам распахнет перед ними ворота... Но голод и болезни уже захватили Баб-Илу, а зима все не кончалась, и Ишби чувствовал себя зверем, попавшем в ловушку.

Ишби открыл глаза, когда хозяин вышел во двор. А мгновение спустя и Зу показалась на пороге, -- закутанная с ног до головы в простое покрывало, лишь лицо открыто да кисти рук. Странно было видеть ее такой, -- не украшенную подвесками, кольцами, и ножными браслетами, ступающую бесшумно.

– - Дрался?
– - спросил Лабарту. Как и Зу, он снял украшения, а волосы завязал куском ткани, спрятал, чтобы не рассыпались по плечам.

Ишби одернул разорванный рукав, мотнул головой.

– - Нет, убежал от них, но...

Но слишком много таких, слишком часто...

Только теперь заметил, как темно и пусто вокруг: светильники не зажжены, и домашнее тепло и покой утекли из жилища, исчезли, остались лишь кирпичные стены, мертвый дом.

– - Ишби.
– - Голос хозяина звучал тихо, но казался спокойным и ровным.
– - Возьми печать, палочки для письма и таблички, те, что делал для храма... Мы уходим.

Ишби поспешил в дом, нырнул за дверную завесу, остановился на миг на пороге своей комнаты. Сердце тоскливо заныло, но Ишби лишь крепче сжал зубы, поборол печаль. Раз Лабарту решил уходить, -- стало быть, пора, надо торопиться, и прощаться с жилищем времени нет.

Думал еще несколько лет проживу здесь...

Маленький дом, тесный, всего три года как перебрались сюда, взяли другие имена, преобразились в глазах людей... Рабов не держали, жили втроем и казались соседям семьей не бедствующей, но и не богатой. Но началась осада -- и изменилось все. Как не пытайся, а не может экимму уподобиться человеку, истощенному от голода, страдающему от болезней. Ни раз и ни два уже врывались во двор люди, искали запасы зерна, проклинали и угрожали. Уходили ни с чем, -- не было в этом доме пищи, а чары экимму тушили их пыл.

Но все же -- слишком мы на виду.

Ишби завернул таблички в ткань, и, не думая ни о чем, устремился прочь из дома, к воротам, туда, где ждали его.

2.

Ночная темнота пахла грязью и гарью, липла к коже, словно речная тина. Пронзительными и близкими казались звуки: вой собак, перекличка стражи вдалеке и стон ветра. Но Лабарту не слушал голоса города, закрыл от них свое сердце. Не поднимая глаз, медленно, выводил он строку за строкой, и письмена острыми клиньями врезались в сырую глину.

Дети его сердца молчали. Ишби стоял рядом, держал печать наготове, Зу же сидела, прислонившись к стене, дремала.

И сны ее неразличимы для меня, и чувства не слышны...

Прервался на миг, побоялся, что дрогнет рука от непрошенных мыслей. Но тут же тряхнул головой и вновь принялся за дело.

Он знал эти места. Здесь, возле реки, теснились дома из простого кирпича, узкие улицы петляли, заводя в тупики, и люди опасались ходить в этих краях в одиночку после захода солнца. Шум у причалов не утихал и ночью, и если хочешь затеряться в городе, то разве найдется лучшее место?

...Но не сейчас...

Лабарту протянул руку, и Ишби вложил печать в его ладонь. Резной цилиндр коснулся глины, прокатился по ней, оставил отпечаток: символ Энлиля и имя жреца, повторенные дважды.

– - Готово, -- тихо проговорил Лабарту.

Огня он не зажигал, писал в темноте, и теперь строки казались ему черными всполохами. Невесомой была палочка для письма -- просилась вновь прикоснуться к глине. Лабарту вытер ее о край плаща, спрятал.

– - Высохнет на солнце завтра, -- продолжил он.
– - И к вечеру не придется уже прятаться тут, мы...

Он замолк, вслушиваясь в ночь. Ишби тревожно шевельнулся рядом, а Зу вскинулась, в один миг пробудившись ото сна, поднялась на ноги. Жажда была к ней близка, -- движения резкими стали и ломкими, неторопливая плавность ушла.

Но даже голод ее я едва ощущаю.

Порыв ветра ворвался под навес -- словно птица бесшумно пронеслась мимо -- и на землю спрыгнул человек.

Нет, не человек... экимму.

Опустился на колено, руки прижал к груди. Грязный плащ был накинут на плечи, спутанные волосы заслоняли лицо, но Лабарту узнал его. Всех пьющих кровь в городе он знал.

Пришедшего звали Шакету, и не так давно он поселился в Баб-Илу. Но слухи ходили, что он лучше всех знает трущобы и городские окраины, и обличье меняет так часто, что и уследить трудно, -- то разбойником становится, то жрецом Энки, то корабельщиком.

– - Лабарту.
– - Шакету говорил еле слышно, словно голосом боялся выдать то, что лежало на сердце.
– - Знай, я ухожу отсюда, жить у реки теперь не буду.

– - Я понял тебя.
– - Лабарту смотрел на него, но Шакету не поднимал глаз, и руки прижимал к груди, по-прежнему.
– - Но если уходишь, потому что боишься, что тесно здесь станет... то незачем -- завтра покину это место.

И без меня слишком тесно здесь. Слишком людно, слишком...

Да, прежде проще всего было затеряться в трущобах, но теперь, когда люди обезумели и из-за крох пищи готовы драться насмерть ... Теперь, сколько ни кутайся в грязные лохмотья, сколько ни касайся чарами встречных, -- трудно остаться незамеченным среди людей, сраженных болезнью и голодом. И чем больше экимму -- тем сложнее скрыться.

– - Незачем, -- повторил Лабарту.

Шакету взглянул на него, быстро, и вновь опустил голову, длинные пряди упали на лицо. Потом заговорил, по-прежнему тихо -- так песок шуршит, высыпаясь из ладоней на землю.