Благие намерения
Шрифт:
– Кто?
– Удавка… А, вот она!
Шерхебель попятился.
– Слушайте, а надо ли?
– упавшим голосом спросил он, глядя, как Альбастров, пробуя сыромятный арканчик на разрыв, делает шаг к замдиректора.
– Людишки… - презрительно пробасил Афанасий, и все смолкло на поляне.
– Кричат, копошатся…
В лопнувшей под мышками кольчуге, в тяжелом побитом шлеме, чужой стоял Афанасий, незнакомый. С брезгливым любопытством разглядывал он из-под нависших бровей обмерших членов экипажа и говорил негромко сам с собой:
– Из-за бумажки удавить готовы… Пойду я… А то осерчаю, не дай Бог…
Нагнулся, подобрал
Не смея поднять глаза, Альбастров смотал удавку и сунул в переметную суму.
– Слушайте, что вы там сидите?
– сказал Шерхебель Чертослепову.
– Идите сюда, надо посоветоваться. Ведь капитан, наверное, не зря оставил нам эту бумагу…
– Точно!
– вскричал Альбастров.
– Исправить дату, найти лодку…
– Ничего не выйдет, - все еще обижаясь, буркнул Чертослепов.
– Это будет подделка документа. Вот если бы здесь был наш директор…
– А заодно и печать, - пробормотал Шерхебель.
– Слушайте, а что если обратиться к местной администрации?
– Ох!..
– страдальчески скривился замдиректора, берясь за поясницу.
– Знаю я эту местную администрацию…
– А я все же попробую, - задумчиво сказал Шерхебель, свивая документ в трубку.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ-ЗА ОСТРОВА НА СТРЕЖЕНЬ
1
Не любили татары этот лесок, ох, не любили. Обитал там, по слухам, призрак урусутского богатыря Афанасия, хотя откуда ползли такие слухи - шайтан их знает. Особенно если учесть, что видевшие призрак татары ничего уже рассказать не могли.
Сам Афанасий, конечно, понятия не имел об этой мрачной легенде, но к весне стал замечать, что местность в последние дни как-то обезлюдела. Чтобы найти живую душу, приходилось шагать до самой дороги, а поскольку бороды у всех в это время года еще покрыты инеем, то Афанасий требовал, чтобы живая душа скинула шапку. Блондинов отпускал.
Поэтому, встретив однажды посреди леска, чуть ли не у самой землянки, брюнета в дорогом восточном халате, Афанасий был крепко озадачен.
– Эх, товарищ Филимошин, товарищ Филимошин!..
– с проникновенной укоризной молвил ему брюнет.
– Да разве ж можно так обращаться с доспехами! Вы обомлеете, если я скажу, сколько сейчас такой доспех стоит…
На Афанасии была сияющая, хотя и побитая, потускневшая местами, броня персидской выковки.
– Доспех-то?
– хмурясь, переспросил он.
– С доспехом - беда… Скольких я, царствие им небесное, из кольчужек повытряс, пока нужный размер нашел!.. Ну заходи, что ли…
Шерхебель (ибо это был он) пролез вслед за Афанасием в землянку и тут же принялся рассказывать.
– Ну, я вам скажу, двор у хана Батыя!
– говорил он.
– Это взяточник на взяточнике! Две трети сбережений - как не было… Хану - дай, - начал он загибать пальцы, - женам его - дай, тысячникам - дай… Сотникам! Скажите, какая персона - сотник!.. Ну да Бог с ними! Главное: дело наше решено положительно…
– Дело?
– непонимающе сдвигая брови, снова переспросил Афанасий.
Ликующий Шерхебель вылез из дорогого халата и, отмотав с себя два слоя дефицитной парчи, извлек уже знакомый читателю рапорт о том, что гребное устройство непременно достигнет пристани Баклужино в такое-то время.
Дата прибытия была исправлена. Чуть ниже располагалась ровная строка арабской вязи и две печати: красная и синяя.– "Исправленному верить. Хан Батый", - сияя, перевел Шерхебель.
Афанасий задумчиво его разглядывал.
– А ну-ка прищурься!
– потребовал он вдруг.
– Не буду!
– разом побледнев, сказал Шерхебель.
– Смышлен… - Афанасий одобрительно кивнул.
– Если б ты еще и прищурился, я б тебя сейчас по маковку в землю вбил!.. Грамотку-то покажи-ка поближе…
Шерхебель показал.
– Это что ж, он сам так красиво пишет?
– сурово спросил Афанасий.
– Ой, что вы!
– Шерхебель даже рукой замахал.
– Сам Батый никогда ничего не пишет - у него на это канцелярия есть. Между нами, он, по-моему, неграмотный. В общем, все как везде…
– А печатей-то наляпал…
– Красная - для внутренних документов, синяя - для зарубежных, - пояснил Шерхебель.
– Так что я уж на всякий случай обе…
Тут снаружи раздался нестройный аккорд, и щемящий надтреснутый голос запел с надрывом:
– Ах, умру я, умру… Пахаронют миня-а…
Шерхебель удивился. Афанасий пригорюнился. Из левого глаза его выкатилась крупная богатырская слеза.
– Входи, бедолага… - прочувствованно пробасил Афанасий.
Вошел трясущийся Альбастров. Из-под надетой внакидку ношеной лисьей шубейки, только что, видать, пожалованной с боярского, а то и с княжьего плеча, глядело ветхое рубище да посвечивал из прорехи чудом не пропитый за зиму крест.
– Хорошие новости, товарищ Альбастров!
– снова воссияв, приветствовал певца Шерхебель.
Электрик был настроен мрачно, долго отмахивался и не верил ничему. Наконец взял документ и обмер над ним минуты на две. Потом поднял от бумаги дикие татарские глаза.
– Афанасий!
– по-разбойничьи звонко и зловеще завопил он.
– А не погулять ли нам, Афанасий, по Волге-матушке?
– И то… - подумав, пророкотал тот.
– Засиделся я тут…
– Отбить у татар нашу лодку, - возбужденно излагал Шерхебель.
– Разыскать Чертослепова…
– И Намазова… - с недоброй улыбкой добавил электрик.
2
Отгрохотал ледоход на великой реке Итиль. Намазов - в дорогом, почти как у Шерхебеля, халате и в сафьяновых, шитых бисером сапожках с загнутыми носками - прогуливался по берегу. На голове у Намазова была роскошная лисья шапка, которую он время от времени снимал и с уважением разглядывал.
Его только что назначили толмачом.
Где ж ему было заметить на радостях, что под полутораметровым обрывчиком покачивается отбитое вчера у татар гребное устройство, а на земле коварно развернут сыромятный арканчик электрика Альбастрова.
Долгожданный шаг, мощный рывок - и свежеиспеченного толмача как бы сдуло с обрыва. Он лежал в гребном устройстве, изо всех сил прижимая к груди лисью шапку.
– Что вы делаете, товарищи!
– в панике вскричал он, мигом припомнив русскую речь.
– Режем!
– коротко отвечал Альбастров, доставая засапожный клинок.
Шерхебель схватил электрика за руку.
– Вы что, с ума сошли? Вы его зарежете, а мне опять идти к Батыю и уточнять состав экипажа?
Электрик злобно сплюнул за борт и вернул клинок в рваное голенище.