Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений

«Я не хочу быть чище и святее…»

Я не хочу быть чище и святее, Чем родина моя. Нет, лучше смерть, нет, лучше нож злодея И мрак небытия, Чем причитания святош и стариц, И ектеньи ханжей, И укоризненный горе воздетый палец, И белый бред вождей. Кому судить, – в борении, в страданьи Над бездною времен, Россия, ты – святое упованье Народов и племен. Пускай еще слепых стремлений взрывы Терзают облик твой, Ты создаешь невиданные дивы, Ты жертвуешь собой. Ты восстаешь из бездны возмущенных Вскипающих глубин. Отчизна мира, сердце угнетенных, Мой путь и твой – один. 1936

«Да, я знаю: из крови и мук…»

Да, я знаю: из крови и мук, Из позора и смрада, Из сведенных отчаяньем рук, Из привычного ада, Из чумных и расстрелянных лет, Что зияют как рана, Из жерла пожирающих бед, Непосильного срама, Из трущоб, и песков, и пурги Всероссийского горя, От варягов до желтой Урги И от моря до моря – Восстает от последнего дна Обессиленной бездны И грядет океана волна! – Многолика, безвестна, Всё мощней, всё слышней, всё ясней, И сердца потрясает глухие В озареньи очищенных дней Молодая Россия. 27 декабря 1936

«Опять кричат досужие витии…»

Опять кричат досужие витии, И режет воздух громкоговоритель, И делят ризы алые России, И каждый мнит, что он ее спаситель. Но мне ль судить измученную землю? Не соблазнюсь ни правдой, ни химерой: Какая есть, о родина, – приемлю С терпением, надеждою и верой. 1937

«Опять нас разделяют знаки…»

Опять нас разделяют знаки. И твой не мой, и мой не твой. Кровавые восходят маки Над обнаженною землей. В твоей руке тугая лира. К чему? В честь явленных богов Уже возносится секира И связень древних батогов. И крест надломленный кружится, Не в силах вечность побороть, Звезда кровавая нам снится, Вонзается в живую плоть. Разит нас серп, крушит нас молот, Слепят плакатные огни, И ненавистью мир расколот. Смирись. Душой навек усни. И растворись в толпе безликой, Воспламеняйся, холодей, Приветствуй исступленным криком Непререкаемых вождей. И, разрушая, погибая, Плечом к плечу и к мысли мысль, Верь в торжество земного рая И в правоту священных числ. Но если лирою Орфея Ты выведен за тот предел, Где только духи, пламенея, Встают над прахом душ и тел, Тогда, превыше всех страданий, Пылай ликующим огнем, Освобождая от желаний, От страха смерти, И в твоем Огне вселенском и кристальном Преобразится дольний слух, И в океане изначальном Бессмертный отразится дух. 1937

РОДИНЕ

Только ты. Отягчаются веки Долгожданной слезой. Только ты – и певучие реки Вновь текут предо мной. И со мной – колыханья, мерцанья Уходящих годин, Словно не было вовсе изгнанья И досрочных седин. Словно грудь эта только дышала Первых дней глубиной, И душа только звукам внимала Древней песни степной. 1938

ИСПАНИЯ

Испания, нет нам роднее И нет обреченней страны. Из бездны столетий, рдея, Из пламенной глубины Встают твои скалы, твердыни, Дороги, соборы, сады Под пенье загробной латыни, Под звон медно-красной руды. Твоя золотая армада Плывет к берегам Ципанго. Но слышится тихое «Nada» – Понятное нам «ничего». И там, над толпой, воспаленной Миражами долгих сиест, Колеблется – вижу – зеленый Святой инквизиции крест. И скорбью – упорнее зонда – Пронзает сердца и звенит Пустыни мираж, canto hondo, И вдаль заключенных манит. И в карцере тихой Севильи, В оковах меж гордых колонн Поруганный нищий в бессильи, Безумной мечтой уязвлен, Провидит сквозь полдня дремоту В кристальном и звездном огне Печальную тень Дон Кихота На тощем, как вечность, коне, – Чтоб смехом, и болью, и смехом Звучали, пьянели века И чтоб несмолкаемым эхом Сердца отзывались, пока Не встанет из бездны падений, Играя с превратной судьбой, Народный и солнечный гений Над древней испанской землей. 1937

«Как Улисс, отверг я обольщенья…»

Как Улисс, отверг я обольщенья Запада обманчивых Цирцей. Всё ясней мне было превращенье Бедных спутников моих в свиней. 1938

«Двадцать лет по лестницам чужим…»

Двадцать лет по лестницам чужим, Двадцать лет окольными путями К цели неизвестной мы спешим. Наш народ давно уже не с нами. Он велик, могуч и молчалив. Хоть бы проклял нас, но нам ответил. Мы забыли шум родимых нив. Всуе трижды прокричал нам петел. Отреклись мы от родных глубин И прервали связь святую сердца. Дожили до роковых седин С кличкой иностранца, иноверца. Чем отверженности смыть печать, На какую смерть идти и муку, Чтобы сердцем снова ощущать Круговую верную поруку? 1938

СТАРЫЙ ЭМИГРАНТ

Когда-нибудь, чрез пять иль десять лет, Быть может, через двадцать – ты вернешься В тот небывалый, невозможный свет: Ты от него вовек не отречешься. Увидишь родину. Но как понять То, что от первых лет тебя пленило? Ты иначе уже привык дышать, Тебе давно чужое небо мило. Согбенный и восторженный старик В заморском платье странного покроя, Прошедшего торжественный двойник – О, как ты встретишь племя молодое, Привыкшее размеренней дышать И чуждое твоим любимым бредам, Стремящееся мир пересоздать, Ведущее к светилам и победам? Подслушаешь с надеждой и тоской Порыв, задор в кипучей юной песне. И побредешь, качая головой, Сокрыв в груди – всё глубже, всё безвестней – Безумные, бесцельные мечты. Минуя улицы и площади столицы, За городской чертой увидишь ты, Где тают в далях призраки и лица, Просторы древние. И где-нибудь в тиши, Где тракторы еще не прогремели, У позабытой дедовской межи Ты остановишься, достигнув цели. И ты поймешь: земной окончен путь. Вот ты пришел в назначенную пору, Чтоб душу сбереженную вернуть Бескрайнему родимому простору. 1938

«Всем в родимом краю незнакомый…»

Всем в родимом краю незнакомый, После стольких дорог и чужбин Буду, странник, сидеть на соломе, Блудный родины сын. Верно, кто-нибудь мне улыбнется, Смысл пойму мной утраченных слов. Тихой родины ветер коснется Поседевших висков. И в ответ этой ласке, ликуя, И сильнее земного конца Песнь польется, волнуя, связуя Тайной силой сердца. 1940

К МУЗЕ

Твои слова размеренны и скупы. В них тлеет пламя прежнего огня. Ты словно с болью разжимаешь губы И редко посещаешь ты меня. Ни нежности, ни слез, ни упованья Не вызовешь, – а всё бы ты могла. Твоих очей, где неземное знанье, Пророческая не туманит мгла. Но силою от счастья отреченья И жертвуя мгновенной красотой, Ты обещаешь горькие прозренья И новою смущаешь высотой. 1941

БАЛЛАДА О ПЯТИ ПОВЕШЕННЫХ

Огромное небо наполнилось ветром восточным. И августа дрему нарушил крылатый пришлец. И было всё странно в то утро и зыбко, неточно – Порывистей волны Дуная и резче биенье сердец. Степей черноморских дыша раскаленною силой, Пять трупов повешенных ветер в лазури качал. И небо казалось огромною братской могилой. Но, гнев затаивши в груди, я стоял и молчал. Кто были они, молодые, за дело святое Отдавшие жизнь, завершившие краткий свой путь? Не знаю. Но, верно, славянское имя простое Наполнит волненьем потомков стесненную грудь. И там, где сливаются югославянские реки, Свой путь направляя к великой советской стране, На перекрестке эпох они опочили навеки, Но тень их висит надо мною, но голос их слышен во мне. И, глядя спокойным и судящим взором поэта, Сдержав возмущенье в груди и отчаянья стон, Свидетелем стал для еще не рожденного света. И живы во мне мертвецы, чтоб ожить для грядущих времен. И видел над площадью рабской, где гнется покорная шея, Где сердце оковано страхом и торжествует тевтон: Грядущие ветры с востока несут, пламенея, Полотнища алых и непобедимых знамен. Белград, август 1941