Благодать

Человек мечет с размаху тяжелый камень, и она видит, как тот ударяет в дорогу со звяком – камни так не падают, и тень Барта бросается из канавы, чтоб подобрать.

Дыханье у нее сдавлено. Всю ее с головы до пят пронзает болями. Бежать и бежать, продолжая тащить щипцы. Они переходят на сиплый шаг и смотрят, как ночь смыкается вокруг них неизвестностью своей. Где они, им едва ли ведомо. Она думает, как может подобная удача просто свалиться с неба, а может, и нет, – может, ты сама создала себе свою удачу, может, Барт был прав. Они продвигаются сквозь смурнеющие деревья, и она чувствует, как Барт смотрит на нее странно, словно пытается разгадать. А затем могуче хохочет.

Говорит, ну ты и женщина, сама-то понимаешь? Ну и женщина. Качает головой, словно не понимает Грейс.

Она смотрит на него странно. Никто раньше не называл ее женщиной.

Он говорит, пиратская королева Коннахта, вот ты кто. Грейс О’Малли [47] – ха! Вот так совпаденье. Так отныне и станем мы тебя звать. Чтоб хватило наглости вытворить такое со щипцами. Боже мой.

Она не знает, куда глаза деть, а потому садится на камень и смотрит в небо.

Он говорит, вытяни руки. Вытрясает монеты в ее ладони-бабочки, вместе пересчитывают свое богатство – три фунта, десять шиллингов и два пенса.

47

Грайне Ни Валье (ирл. Grainne Ni Mhaille, англизир. Грейс О’Малли, ок. 1530 – ок. 1603) – глава династии О Малье на западе Ирландии, богатая, влиятельная фигура в истории острова, один из легендарных образов ирландской культуры.

Она говорит, думаешь, этого хватит?

Он выбрасывает чайник, говорит, ха! Хватит – на что? На шикарную жизнь? Ну ты и женщина.

Затем голос его притихает. Говорит, надо бдеть. Мы там по-крупному выступили. Нас теперь будут искать. Такое уж точно с рук не сойдет.

Дыхание у нее драное, и в каждый член пробирается усталость. Она прикидывает, сколько еще сможет вот так бежать, представляет, как бежит всю ночь и как снедает ее усталость и всадники нагоняют их, потому что тела их устали, такое бывает с телами, если не давать им отдыха, и вас настигнут, если для таких дел нет у вас лошадей. Она поднимает взгляд, видит последний свет сумерек и бремя ночи поверх него.

Говорит, что, как думаешь, случится в день конца света?

На лбу у Барта растерянность. Что за вопрос такой? Свет не кончится. Он будет продолжаться и продолжаться. Но если когда-нибудь в будущем предстоит ему кончиться, выглядеть это будет так. Соберутся тучи, двинутся на запад, принесут дождь, а где-то дождь уже будет лить, и кто-то намокнет и станет чертыхаться на этот счет. Так же, как это было всегда.

Она говорит себе, пиратская королева Коннахта.

Теперь она уверена: они невиновны и молоды и никогда не умрут.

Мир грез отрясает тени свои, когда они добираются до Атлона. Глаза превозмогают сон. Ей кажется, что ноги у нее переломаны, она шла всю ночь, напрягаясь от ожидаемого появленья их – от возможного пучка факелов вдали. Еще чуть-чуть, все повторял Барт. Однако ж вот, прибыли, подошвы у ней опалены, входят в город без всякой помехи. Она говорит Барту, я хочу комнату и постель, прикидывает, каково это – пожить на постоялом дворе.

Барт говорит, мы попросту им себя явим.

Она говорит, тогда скажи мне, что толку в тех деньгах?

Колли говорит, думаешь, нам удастся найти себе комнату?

Она смотрит, как рассвет подбирается к дверям, в проулки и дворы. Показывает бездомных во всей красе, груз многих мыслей теперь зрим. И все же улицы являют людей сортом получше, рано встающие мужчины в добротных накидках и пальто отправляются по дневным делам, и женщины в изящных плащах в точности по размеру. Зорко наблюдает она за ранними птахами. Довольно широкая улица, на всем тут вывески. Некто выволакивает на дорогу указатель, объявляющий лучшие парасоли.

Они идут туда, где город вроде бы заканчивается, и там обнаруживают громадный мост. Барт говорит, это река Шеннон, и вон то есть понятие об аде. Он показывает на большие армейские казармы на берегу реки. Женщины неподалеку лупят белье у воды, вода скользит мимо битая и молчаливая. Мимо них идет некто, облаченный в плащ с оторванным рукавом.

Колли говорит, может, вот как теперь люди выкручиваются, сдают в заклад по одному рукаву за раз – скоро кругом навалом будет таких, кто ходит в одной штанине от порток или в одном рукаве, а так-то нагишом… кстати, как думаешь, Барта-то косорукого не запомнит разве какой свидетель?

Цыц, говорит она.

Барт смотрит на нее. Ты опять свои жалобы разводить собралась?

Я ничего не сказала.

Ты только что пробормотала мне что-то.

А вот и нет. Я сказала, что хочу сапоги скинуть.

Она представляет свои ноги битыми плодами, вот макает их в теплую воду, бережно омывает, пока не проявится яркий розовый цвет кожи, – чтоб вновь обрести девичьи ножки.

Никогда прежде не поднималась она по лестнице и не входила в дом, подобный этому. Свет восхода словно чья-то долгая ступня на первых двух ступенях, хозяйка призраком движется вверх со свечой. Грейс идет за Бартом, Колли ахает. Десятикомнатник, дом этот, не меньше, говорит он. Шагают они вверх, дом и лестница словно подаются наклонно в стороны, и она слышит кого-то хриплого за одной дверью, шепчет какой-то заговор, дерево согласно бормочет. Вверх, вверх, отрясая мысли, пока не вцепляется она в фалду Бартова пиджака, Колли шепчет, ах ты хромоножка, прилипла к жопе его, и она отпускает и держится за кривую стену. Незнакомец идет мимо них вниз, тащит за собой пары выпивки, лестница и стены теснятся и все сильней расходятся кверху, пока не начинает Грейс казаться, что дом под тяжестью их поступи опрокинется или же лестница рухнет под ними и они станут падать и падать в муки вечные. А хозяйка не кто иной, как сам Маммона с ключами от ада.

Две кровати втиснуты под покатый потолок. Барт говорит, Христе, тут хоть окошко-то есть? Она перехватывает хозяйкин взгляд, вперенный в Бартову руку. Он говорит, пришлите сюда таз с горячей водой, да побыстрее. Барт затем падает спать, как покойник, а она выпрастывает ноги из сапог и моет их при свече, сперва медленно, печально, бо как же давно не мыла она их с мылом. Действительность ног ее. Как сапоги лишили их очертаний, измозолили и огрубили, пятки словно тупые камни. Плоть не розова и даже не бела, но синя, а кое-где и черна, и Грейс забирается в постель огорченно, обнаруживает, что мятая грубая простыня еще тепла от чужого тела, те же пары от одеяла, что от мужика, встреченного на лестнице. Как же давит на тебя потолок.

Она говорит Колли, пока мы спим, дом рухнет, а мы сгинем.

Колли говорит, если такое случится, пока спишь, то, может, и не заметишь.

Даже при всем удобстве кровати она растревожилась до бессонницы. Думает, Барт с одною рукой, Барт подобрал кошелек. Колли прав. На Барта легко указать. Она пытается думать о сне и представляет, что спит в Блэкмаунтин, осознаёт, что материно лицо вспоминает уже без уверенности.

Шепчет, Колли, ты спишь?

Без задних ног.

Колли, ничего из Блэкмаунтин не помню.

Уф.

Скажи мне что-нибудь, чтобы вспомнить.

Например, что.

Что угодно.

Помнишь дырочку-просовочку, в которую ты могла просунуть палец?

Что?

Дырку в двери.

И теперь она видит, как опускается на колени перед дырочкой, прищурившись, мир снаружи размыт. Слабый запах старой смолы. Отзвук голоса, который голос-очерк мамы, воспринимаем, но не зрим, и почему, когда о ней думаешь, не удается помыслить ее лицо?