Богатырь сентября

Проходя по улицам, они не встретили никого, кроме спящих у ворот караульных стрельцов. В Деметрии-граде повинные в такой небрежности навлекли бы на себя грозный царский гнев, но здесь она была на руку незваным гостям. Стоит хоть кому-то из жителей их заметить, как Гвидон будет немедленно узнан, и поднимется шум.

Широкая улица, застроенная с двух сторон богатыми дворами, выводила на знакомую площадь. Засияли золоченые, расписные купола княжеских теремов, и сердце в груди Гвидона забилось так, что едва не лопалось. Он приближался к своему потерянному дому – единственному, который знал, тому самому, который появился на свет ради него и для него и был с ним связан куда теснее, чем бывает связана с простым человеком его изба, пусть бы даже он срубил ее собственными руками. Бывает, что человек уходит из дома, но дом сам ушел от Гвидона, был украден и вынудил пройти столько дорог по белому и темному свету, чтобы его догнать.

– А она, Кикнида, точно там? – не удержавшись, спросил князь у Смарагды.

– Где ей быть? – ответила та, кивая на высокий терем под голубой кровлей, с оконцами в голубых резных наличниках. – Вон там сидит твоя лебедь.

– А мы куда? – с беспокойством спросил Салтан.

– А мы… – Смарагда вздохнула. – Вон туда…

Спутники проследили за ее рукой – и ахнули. Раньше напротив главного дворцового крыльца стояла большая ель, а на ней хрустальный теремок для белки, величиной с большую корзину – много ли белке надо. Но теперь…

Тонко мерцающий терем резного хрусталя был высотой почти с княжеский дворец. Даже в тусклом здешнем свете его стены, столбы, наличники, скаты кровли искрились резными гранями. Стены напоминали оконное стекло зимой, заиндевевшее и покрытое морозными узорами, только узоры эти представляли собой сложное плетение цветов, листьев, побегов, плодов, птиц – и все снежной белизны. Изображения цветов и плодов выступали над гладкой поверхностью, на них искрились выпуклые капли росы, тоже хрустальные. Взгляд бесконечно скользил по переливам белого и прозрачного блеска. Было тихо, но казалось, эта красота поет звонким тихим голосом.

– Вот так хрустальный дом… – ошарашенно пробормотал Салтан. – Кто там живет?

– Я, – уныло ответила Смарагда. – Проходите, гости дорогие… гостями будете.

Обойдя площадь по краю, они приблизились к хрустальному терему. Здесь же нашлась и прежняя ель, но теперь она пряталась за крыльцом, и верхушка ее не доставала до крыши. Смарагда живо взбежала на высокое крытое крыльцо, гости последовали за ней не так решительно. Страшновато было ставить ногу на хрустальные ступени – выдержат ли, не треснут? Не скользко ли по ним ходить? Салтан осторожно тронул перила в резных завитках – ожидал, что они будут холодны как лед, но те были на ощупь гладкими, не холоднее кубка на столе.

Внутри хрустальный терем был таким же, как и снаружи. Вся утварь была хрустальной – лавки, столы, светильники. Из хрустального рукомоя с носиком в виде головы неведомого зверя в хрустальную лохань текла чистейшая вода. В трапезной палате хрустальный стол был уставлен хрустальной посудой, да такой, что даже царь Салтан ничего подобного не видел. Каждое блюдо или кувшин было сделано в виде какого-то зверя, настоящего или баснословного, с оправой из серебра или золота. В глазах хрустальных коней, лебедей, львов, орлов, слонов и грифонов сверкали небольшие чистые изумруды. «Нагрызла!» – подумал Гвидон, косясь на Смарагду, но промолчал. Хозяйка в своем скромном платье из беличьего меха казалась тут неуместной, но ее это не смущало.

– Сейчас подадут обедать, – объявила она и хлопнула в ладоши.

Салтан ожидал, что в палату зайдут слуги, но никто не показался. Просто блюда на столе вдруг оказались полны. Испускали пар густые похлебки и сладкие каши, свежий хлеб, жареное мясо, запеченные птичьи тушки.

– Угощайтесь, гости дорогие! – Смарагда указала на стол. – Ешьте смело – это вам не вороны жареные и не блины поминальные.

Подавая пример, Смарагда села в кресло с высокой резной спинкой во главе стола, тоже, конечно, хрустальное. Салтана движением руки пригласила занять место справа от нее, Гвидона – слева, Варвару – напротив. Едва успел проголодавшийся Салтан потянуться к ближайшему блюду с мясом – хрустальная ладья с серебряной лебединой головой на носу сама подъехала к нему по белой, шитой серебром скатерти. Сунулись под руку серебряный нож с хрустальной рукоятью и такая же вилочка, подъехал маленький обрамленный золотом возок с брусничной подливой. Высокий кувшин в виде терема наклонился к чарке с лихо изогнутой ручкой – будто та подбоченилась и собралась плясать. Из носика кувшина полилась золотая медовая струя – точно в чарку; и едва та наполнилась, как двинулась по скатерти к Салтану, поворачиваясь вокруг себя. И запела:

По меду, меду по паточному Ай плыла чара серебряная, Плыла чара позолоченная. Никто за чару не возьмется, Никто за золочену не возьмется, Взялся за чару Федор-господин, Подносил чару Настасье-душе: Выпей, выпей, умная, Выкушай, душа, разумная…

К кувшину подъехала вторая чарочка, потом третья, четвертая. В каждую кувшин сам наливал меду, и та немедленно вступала в пляску и подхватывала песню. Если закрыть глаза – так и увидишь толпу нарядных баб у богато накрытого свадебного стола.

Гости хрустального терема от изумления забыли о еде. А чарочки, которых никто не брал в руки, продолжали петь, водя хоровод вокруг кувшина с медом.

Ах, нет, я, сударь, право, пить не хочу: Прошедшую ноченьку мало спалось, Мало спалось, много снов виделось: Будто у нас на широком дворе Выросла травонька шелковая, Расцвели цветы лазоревые, По травоньке ходит сизой павлин, Сизой павлин с серой павушкой…

Смарагда слушала спокойно, даже утомленно. Гвидон подобрался и бросил на нее пристальный взгляд: эту самую песню пела белка-затейница на его свадьбе с Кикнидой, выплясывая на столе среди блюд. Тогда это казалось обычным делом – ко дню свадьбы к белке все в тереме привыкли, – а теперь он по-иному смотрел на дело, зная, что под рыжей шкуркой крылась родная сестра невесты. И не по своей воле она надела ту шкурку…

– Ешьте, гости, пением сыты не будете! – Смарагда поймала ближайшую чарку, и тут же все прочие остановились, замолкли.

Ухмыляясь, Салтан взял другую – та молчала и вела себя, как и положено обычной чарке.

Приступив наконец к еде, гости позабыли о чудесах. Салтан и Гвидон не могли и припомнить, когда в своих странствиях в последний раз хорошо ели – у Тилгана-чародея, что ли? Не считать же поминальные блины невесть от каких покойников, которыми их угощала Варвара, только в животе тяжелело от того угощения. В хрустальном тереме кушанья были настоящие, сделали бы честь и царскому столу. Рассольник из копченого гуся и поросенка, ватрушки с творогом, ягодами и пшеном, пирожки с говядиной, телятиной и птицей, холодец и язык говяжий с хреном, почки в сметане, солонина с перцем, имбирем, лавровым листом, гвоздикой, корицей и можжевеловыми ягодами, как делала еще старая царица, Салтанова бабка… Даже Варвара, поначалу робевшая, стоило ей положить в рот первый кусочек, как словно проснулась и потянула к себе блюда двумя руками, стала запихивать в рот все вперемешку. Косясь на нее, Салтан подумал: видно, все триста лет не ела ничего, кроме тех мертвецких блинов, понятно, что оголодала.

Смарагда ела умеренно; Салтан подмигнул ей и шепнул: «Орешков?» – и она только хмыкнула.

– А ты, что ли, всегда так роскошно здесь жила? – с набитым ртом пробурчал Гвидон. – Ну, когда к себе в домик убиралась?

– Да у ж конечно, – язвительно, но не очень серьезно ответила Смарагда. – Ты ж меня одними орехами кормил, а изумруды есть я не могу!

Наконец Салтан откинулся на резную спинку хрустального кресла и положил нож. Несмотря на все чудеса, неудержимо потянуло в сон.