Богатырь сентября

– Тебе его в приданое дали, чтобы ты в нем с Гвидоном, Салтановым сыном, жила. А ты бросила его и сбежала! Ты мать с отцом обманула, мужа обманула, Понтарха самого! Мать меня к тебе прислала. Велела сказать: поди наигралась уже, так возвращайся к Гвидону. А мне Тарха отдай – я с ним буду в белом свете править, как нам на роду написано!

– Глупости ты городишь! – гневно закричала Кикнида. – Не отдам я тебе Тарха! Он мой, я его люблю, и он меня любит! И город этот мой! А ты хочешь царицей быть, так ступай в белый свет и там устраивайся как знаешь! Можешь Гвидона себе забрать, вы с ним два сапога пара – оба дети глупые, неразумные!

Смарагда хотела ответить, но осеклась и охнула. Снова отворилась дверь опочивальни, неспешно, с хозяйским видом вышел тот, о ком они спорили. Смарагда попятилась.

В городе сын змееногой богини пребывал в человеческом облике – хотя за человека его не принял бы и самый недогадливый. Даже так он был ростом на две головы выше любого мужчины. Обнаженный торс бугрился мускулами, вытянутое, резких очертаний лицо от угловатой нижней челюсти круто сужалось к подбородку, одетому небольшой черной бородой. Густо-смуглая кожа, длинные черные волосы словно источали жар. Но сильнее всего его природу выдавали глаза – они сияли белым огнем, живыми алмазами выделяясь на темном лице. Зрачки сейчас были зеленовато-голубыми, но Смарагда знала, что они выражают настроение Тарха и меняют цвет вместе с ним.

Нынешний их берилловый оттенок выражал благодушие. Улыбаться Тарх не умел вовсе.

– Смарагда… – пророкотал он низким, гулким, как рев подземных черных рек голосом. – Не ждали… но рады.

– Я… – Кикнида, явно взволновавшись, стала теребить широкие рукава. – Разбудили мы тебя, Тарханушка, государь мой… прости…

Тарх подошел к Кикниде, наклонился и поцеловал ее в губы – таким властным глубоким поцелуем, словно хотел съесть; у нее подогнулись колени, она затрепетала, и Смарагда уже ждала, что сейчас ее сестра осядет на пол облачком лебяжьего пуха. Оставив ее, Тарх двинулся к Смарагде, но та еще попятилась и замахала перед собой руками.

– К чему вам ссориться? – Тарх подошел, припирая ее к стене, и навис над нею. Орех у нее на груди явственно ощущал, как дрожит отважная белка. – Ты хочешь быть моей женой, затейница? Так будь. Будьте обе. Дворец большой – места всем хватит. Меня тоже.

При последних словах его глаза вспыхнули, окрасившись огненно-янтарным цветом, – это у него означало улыбку.

– Т-ты… – забормотала Смарагда, отчаянно пытаясь взять себя в руки.

Ее отвага не могла ничего поделать с повелительным давлением, что исходило от Тарха, даже когда он не двигался. Примерно так может ощущать себя жучок, на которого неудержимо надвигается тележное колесо.

– Т-ты… суждено тебе в белом свете править, Тарх Мракотович. Не здесь…

– Темного Света я никакому слизняку не уступлю. Моя мать – старше всех на свете, мне все самое лучшее полагается. Темный свет, этот город, старшая сестра… – Он оглянулся на Кикниду. – Но если на тебя такое заклятье положено, что ты будешь белкой, пока не выйдешь за меня – выходи. Вы мне обе нравитесь.

Его глаза вновь вспыхнули янтарным огнем.

– Такого не может быть, – с усилием произнесла Смарагда. – Тебе полагается только одна из нас – я. А Кика должна в белом свете жить.

– Будет так, как я хочу, – пророкотал Тарх; ему никогда не приходилось повышать голос. – А кто вздумает мне противиться – того сломаю, будто прутик! Раздавлю, как орех!

Он двинул мощными руками, будто ломал нечто невидимое. Смарагда отчасти понимала свою сестру: обаяние несокрушимой мощи, мощи, основанной на самых темных глубинах мироздания, могло покорить и волшебную деву. Даже сама она сейчас ощущала, как приятно было бы подчиниться, раствориться в его воле. Кикнида считает, что завладела наилучшим сокровищем обоих миров, оттого и смотрит такими злыми глазами…

– Я… подумаю… Тарх Мракотович… – По стенке Смарагда отползла в сторону. – Что еще наша мать на это скажет… Ведь перевернется… вверх корнями, вниз ветвями… сделается, как суждено…

– А перевернется, я обеими частями мира владеть стану один, – сказал Тарх так уверенно, будто каменную печать налагал.

Он сделал шаг к Смарагде, навис над ней. Наклонился, явно намереваясь ее поцеловать. Она прижалась к стене, дрожа и глядя на него в ужасе, как могла бы смотреть на катящуюся каменную лавину. Он еще наклонился, на ее лицо повеяло жаром. И когда его губы уже почти коснулись его губ… Смарагда исчезла, лишь что-то мягкое и пушистое быстро мазнуло по каменной щеке.

Глаза Тарха вспыхнули зеленым – он удивился. И тут же увидел, как прочь от опочивальни через расписные палаты улепетывает рыжая белка в маленьком сарафанчике красной парчи. Она мчалась, как положено лесному зверьку, на четырех лапах, широкими скачками, лишь мелькали розовые пятки и вился пушистый рыжий хвост.

Тарх гулко захохотал, поняв, что случилось. Его хохот грохотом камнепада провожал белку на всем пути до крыльца. Рыжий хвост почти заслонил ее от глаз Тарха и Кикниды, и ни один из них не заметил, что в зубах белка крепко держит обычный лесной орех.

* * *

Салтан проснулся от того, что на него упало нечто увесистое и пушистое. Вздрогнул, открыл глаза, привстал, моргая. Обнаружил, что на груди у него развалилась белка в красном парчовом сарафане. Протер глаза, не понимая, проснулся или нет. Белка лежала, как в тот раз на дороге, когда только вылезла из золотого ореха, бессильно раскинув лапы. Но сейчас она держала орех в зубах – не золотой, а простой.

– Ты… Смарагда! – прохрипел спросонья Салтан, убирая волосы с лица. – Это ты? Опять в белку… почему? Что случилось? Где Гвидон?

Мысль о сыне окончательно его пробудила. Подхватив легкое тельце зверька в руки, он сел на постели и положил белку себе на колени.

– Смара! – Осторожно он потрогал спинку белки пальцем. – Ты жива?

Белка выпустила орех из зубов, и тот покатился по одеялу. Она села, открыла изумрудные глаза и устремила на Салтана утомленный взор.

– Что случилось? – в тревоге спросил он; не мог не спросить, хотя и понимал, что в беличьем облике она ему не ответит. – Ну, ты… Смара… Хоть спой что-нибудь!

Но петь у белки не было охоты. Она встала на задние лапки, потянулась к его лицу и потыкала себя пальчиком в морду.

– Не понял.

Тонкий рыжий пальчик с черным коготком осторожно коснулся его губ, а потом опять показал на мордочку.

– Поцеловать тебя? – в изумлении спросил Салтан.

Белка закивала, подставила ему мордочку и кокетливо прикрыла глаза.

Салтан сглотнул. Чувствуя себя дураком, осторожно коснулся губами мягкой шерсти на щечке, жестких усиков. Впрочем, мало было случаев, когда он чувствовал бы себя умным, с того мгновения, когда проснулся на пустом острове, на траве вместо княжеской резной кровати с пуховыми перинами.