Богдан Хмельницкий

*) Histor. ab ехсл Wlad., IV, 23. — Annal. Polon. Clim., I, 53.— Histor. panow. Jan. Kaz.,

7.— Wojna dom., ч. I, 26.—Истор. о през. бр.—Pam. do panow. Zygm. Ш, Wlad. IV, Jan.

Kaz., П, 12,—Stor. delle guer. civ., 31.

2)

Annal. Polon. Clim., I, 53.—Histor. belli cosae. polon., 75.

3)

Annal. Polon. Clim., I, 53.— Hist. pan. Jan. Kaz-, I, 7.

'4 Рук. И. П. Б. № 90.

5)

Hist. belli cos. polon., 44.

213

Приехал в лагерь Кисель с своими отрядами, где служили большею мастью дворяне

православные, как и он сам. Все такие дворяне находились тогда в затруднительном

положении. Побуждение к козацкому восстанию было двоякое: во-первых, русский

народ ополчился для охранения православной веры, а во-вторых, чтоб освободиться от

власти панов; следовательно, неприятелями восставших были, во-первых, римские

католики, а во-вторыхъ—паны. Православные паны были поставлены на скользкой

средине между двумя крайностями. Козаки и хлопы хотя видели в них единоверцев, но

не могли забыть и того, что они употребляли право свое над народом наравне с

панамикатоликами; паны-католики хотя связаны были с ними взаимными интересами

звания, но видели в них много общего с теми, против которых воевали; ил не

нравилось, когда русские паны говорили, что важнейшая причина восстания—

утеснение греческой религии, а православные не могли равнодушно слышать, как

ксендзы ободряли войско тем, что оно идет защищать римскую церковь против

схизматиков в то время, когда в козацком лагере попы уговаривали стоять за веру

греческую. Единственным желанием Киселя и православных панов было помирить обе

стороны, но через то они только навлекали па себя горшую ненависть и панов и

Козаков. Киселя в лагере приняли дурно. В самый день, назначенный для совета,

въехали в лагерь экипажи его и бывших с ним в Украине коммиссаров. Тогда какой-то

РжемыкВольский обвинял православного магната в предательстве.

«У него в обозе, — говорил он, — есть козаки, которых схизматики приводят в наш

лагерь, чтоб потом передать Хмельницкому сведения о нашем войске».

Множество голосов пристало к обвинителю, бросились на экипажи и,

действительно, вывели оттуда несколько Козаков.

Радовались тогда враги православия; оскорбления, бранные слова сыпались на

старика.

«Он так далек от изменников, как от русских!» кричали католики.

Но когда рассмотрели дело обстоятельнее, то узнали, что козаки, бывшие у Киселя,

даны ему Кривоносом заложниками; и так как Кривонос не воротил польских

заложников, то и Кисель привез с собою козацких к предводителю.

Стыдно стало обвинителям. Воевода, взволнованный, говорил так:

«За мои услуги, за мои старания—мне платят оскорблениями и неблагодарностью.

Спросите товарищей моих, коммиссаров, какие обиды терпели мы от Козаков, как

самая жизнь наша была в опасности от необуздгинного мужичья, наглого в счастии! И

вот, наконец, пришлось нам терпеть обиды и оскорбления от своих братьев!»

Заславский тронулся оскорблением, причиненным старику, извинялся и обещал

взыскать с Вольского за ложный донос.

Пригласили Киселя в совет: предводитель изложил предложение Хмельницкого и

первого брацлавского воеводу спросил о мнении.

«Я избран совершителем мира, установителем согласия, а не фециалом, не

вестником войны, — сказал Кисель, отличавшийся всегда высокопарностью в речах:—

чего ни предпринимал я, чего ни претерпевал, чтоб достигнуть желанного успокоения,

доставить отечеству благополучие? Жизнь моя была въ

214

опасности, имения мои разорены; ругательства, невыразимые оскорбления были

для меня горше смерти; и вот, после всего, я держу мен в той руке, в которой должен

был привесть вам оливковую ветвь! Я польский дворянин и сенатор; предки мои хотя

были русские, но Свентольдичи, те, которые своими советами и примером соединили

дворянство роксоланское с телом РечиПосполитой. Я ничего не имею общего с

мятежниками; там нет дворян. Исповедую веру православную и всегда готов защищать

ее, но желал бы первый, чтоб гидра мятежа нала под геркулесовою рукою: тогда бы я

спокойно жил в своих украинских поместьях, откуда теперь меня выгнали... Но вы

спрашиваете: чтб должно делать? Воевать, но не сражаться, отвечаю я:

медлительностью, проволочкою времени мы можем достигнуть вернейшей победы и

прочнейшего мира. К чему отваживаться на опасности, когда можно победить без

кровопролития? Только безумный запирает быстрый источник, когда бег его можно

отвесть другим образом. Последуем лучше рассудку, чем страсти. Воспоминание о

желтоводском и корсунском поражениях, кажется, должно не допустить нас самих

стремиться на беду, когда можно победить мирными средствами. Довольно показывать

готовность к войне: этим однини легко укротить волнение. Окажем мятежникам

милость, дадим им время опомниться,— они захотят возвратиться к прежним

обязанностям повиновения, так, как будто все содеянные ими преступления произошли

против собственной их воли. А если дерзость их будет так упорна, что они пренебрегут

мирными нашими предложениями, то любовь к родным, необходимость домашней

жизни, столь врожденная человеку, все-таки заставят их войти в прежнее покойное

состояние. Таково мое мнение. Предоставляю судить вам, на которых возложена

целость отечества».

«Правда,—сказал на такую речь Добеслав Цехлинский, каштелян чеховский:—нам

следует советом, а не оружием, отклонить и сокрушить замыслы мятежников, дать им