Боговы дни

Новый день тоже обещал быть жарким. Когда подъезжали к Тяжину, вороны на обочинах уже сидели с раскрытыми клювами и при нашем приближении ленились даже взлетать.

«Тяжин» — в своих рассказах отец часто упоминал это название, и мне представлялось нечто железно-чугунное, которое с натугой тащат в гору. Он и в самом деле оказался раскинувшимся среди лесистых холмов большим посёлком с железнодорожной станцией и горластыми петухами. Здесь мы планировали заправиться и тревожились, работает ли АЗС.

Увы, опасения оправдались. В окошечке, где положено торчать отпускающей горючее сердитой тётке, белел тетрадный листок, на котором было нацарапано от руки, как приговор: «Бензина нет!» Что делать? До Итата, где находилась следующая заправка, и где тоже свободно могло не оказаться бензина, ещё километров шестьдесят, а у нас уже почти пустой бак. Перспектива застрять в Тяжине или ехать дальше и потом голосовать в открытом поле радовала мало. Решили поискать какой-нибудь гараж или автобазу — может, дадут Христа ради или продадут исполу.

Лелея слабую эту надежду, мы медленно ехали по разомлевшим от жары тяжинским улицам, поглядывали по сторонам. У ворот одного дома стоял большой грузовик. Отец свернул к дому, остановился.

— Ну-ка зайду, вдруг выручат…

Он толкнул вольно болтавшуюся на скрипучих петлях калитку и вошёл во двор, а я в ожидании присел на лавочку у заросшего крапивой палисадника.

Прошло пять минут, десять — отец не появлялся… Наконец, когда я уже начал беспокоиться, послышались оживлённые голоса, вышли отец и высокий мужик в майке и домашних тапочках на босу ногу. Лицо у него было осоловелое и довольное, отец тоже выглядел как-то необычно. С видом хитро-многозначительным мужик подошёл к грузовику, отвинтил пробку огромного, в грязных масляных разводах, бензобака и небрежно сказал:

— Наливай!

При этом он покосился на меня и подмигнул осоловелым глазом.

— Ну, спасибо… — отец быстро сцедил шлангом полведра бензина, залил в наш бак, вернул ведро хозяину. — Теперь порядок. Возьми хоть рупь, выручил же!

— Нужен мне твой рупь… Сказал, угощаю — значит, угощаю! — мужик сел на лавочку, по-прежнему глядя на нас с покровительственным благодушием и одновременно пытаясь придать лицу глубокомысленно-хитрое выражение. — Всё путём, езжайте… Ничего, не остановят, я всех мильтонов знаю… У них по выходным охота, а сёдни — четверик… Доброй дороги!

Уже за Тяжином, когда мы остановились перекусить, отец рассказал, как всё было. Он зашёл в избу, а там за столом компания, у хозяина день рождения. Отец извинился, объяснил, в чём дело, попросил продать литров пять бензина. Хозяин, уже «хороший», и заявил: «Выпьешь с нами — тогда дам!» Отец начал говорить, что он за рулём, что надо ехать и так далее. «Тогда не дам!»

— Отнекивался, отнекивался — ни в какую, «не выпьешь — не дам», — рассказывал отец. — Пришлось стопку выпить. Теперь запах, надо Бога молить, чтоб гаишников не встретить… А деньги он взять отказался, наотрез.

Бог нас помиловал, от ГАИ уберёг. Мужика же того тяжинского и то, как ловко он нас тогда обхитрил, помню до сих пор. Отца угостил, бензин дал, а денег не взял!

* * *

В посёлке Итат мы заправили полный бак и дальше уже до самого Спасского проблем с горючим не имели. А вскоре после Итата начался Красноярский край.

Красноярская земля для меня такая же родная, как и томская — там корни по отцовской линии, родня, там я каждое лето гостил в Спасском у сродной бабушки Катерины Ивановны… Когда у обочины выросла стела с большими стальными, в облупившейся краске, буквами «Красноярский край», мне показалось, что трава стала зеленее, а небо — выше. На горизонте тонкой полоской, как видение, легли голубые горы. Мы ехали, а они бежали там, по краю земли. Отец сказал, что это хребет Арга, у подножия которого течёт Чулым.

Голубые горы встали на горизонте и больше нас не покидали. Земля снова изменилась. В южном Красноярье с его Саянами и отрогами Кузнецкого Алатау, где бы ты ни был, вдали обязательно маячат, замыкают круг мироздания горы. Здесь они всегда с тобой, как немая песня — родная и далёкая.

Съехав с шоссе в поле, мы остановились на короткий отдых, вошли в высокую, мне по грудь, траву, вдохнули её медовый запах. Бескрайним морем убегали вдаль, к голубым горам, пышные шапки белоголовника, зонтики морковника, розовые разливы иван-чая…

— Дыши! Наш красноярский… — отец сорвал душистый белоголовник, сунул мне к носу.

— Пап, а хребет Арга — Саяны?

— Саяны. Отроги.

…Позже, когда мы вернулись в Томск, я взял карту и увидел, что Арга и Солгонский кряж — самые западные отроги Восточных Саян, передовые жёлто-коричневые клинья, упёршиеся в зелёное поле Западно-Сибирской низменности, откуда мы ехали. Это форпост, за которым громоздятся главные силы — всё более высокие, жёлтые, коричневые, тёмно-коричневые Саянские хребты. А дальше за ними, на юг, идут новые горы — Западные Саяны, Монгольский Алтай, Гобийский Алтай… А ещё дальше — Тянь-Шань… Густеет к югу коричневый цвет, и вот уже взгляд упирается в изогнутую шеренгу букв «Гималаи». Центральная Азия, высочайшие горы на земле…

Мы подъезжали как бы к подножию самой большой в мире горной страны. Красиво это подножие. Горы подходили всё ближе. Вот справа от дороги стала открываться широкая, раскинувшаяся до самого их основания долина Чулыма — петли и рукава в плотном одеяле кустов. «Наш Чулым! — с радостью думал я. — Тот самый, который в Спасском, в десяти километрах, на который мы ездим на рыбалку!..» Вот показался большой посёлок с гулко-звучным названием Боготол: на привольном месте, на высоких холмах над чулымской поймой рассыпались, блестели на солнце крыши. Казалось, они парили над озёрами и заливными лугами…

Когда под вечер на горизонте столбами встали дымы Ачинского глинозёмного комбината, горы придвинулись совсем близко, из голубых превратились в зелёные, закурчавились лесами. В Ачинске наконец мы переехали Чулым по понтонному мосту, на котором между машинами ходила сердитая тётка с красным от солнца и ветра лицом и кожаной сумкой на груди, собирала с проезжающих плату за проезд. Широк, могуч был Чулым. В его светлом зеркале отражались облака, гигантские золоотвалы глинозёмного комбината и сам город Ачинск, первые домики которого, словно дозор, осторожно выглядывали с крутолобых увалов правого берега.

Ачинск лежит у подножия Арга: мы быстро выбрались на южную окраину, упирающуюся прямо в покрытую мохнатым таёжным одеялом громаду хребта, и дорога сразу нырнула в лес. Начался многокилометровый подъём. Натужно гудя, мотоцикл шёл в гору на второй, а где и на первой передаче, мимо медленно проплывали вековые сосны и кедры, поляны в розовых коврах иван-чая…

Долго, с остановками, чтобы дать отдохнуть перегревшемуся мотору, поднимались мы на Арга на исходе этого жаркого дня. Когда же наконец перевалили на другую сторону и дорога пошла под уклон, в прогалах между деревьями внизу блеснула вода большой реки. Нас снова встречал Чулым, омывавший хребет и с севера, и с юга. Спустившись с Арга, мы увидели золотящиеся в лучах закатного солнца крыши города Назарово, реку, плотину и высокие трубы знаменитой Назаровской ГРЭС.