Боговы дни

Благодаря нашему «Иж-Юпитеру-2» с коляской горизонты моих знаний об окружающем мире постоянно расширялись. Лет в шесть-семь я уже знал, что на свете есть не только наш старенький дворик с почерневшими от времени сараями, не только пыльные тополя городских улиц, но и могучая Томь с громыхающим под колёсами машин понтонным мостом, и синеющий за ней Тимирязевский бор с белыми грибами, и весёлые, покрытые берёзовым лесом горы — Потаповы лужки… Мы с отцом исколесили все томские окрестности. Но, куда бы мы ни ездили, рано или поздно, через двадцать, тридцать, сорок километров, к моему великому сожалению, приходилось возвращаться домой. А дороги уходили дальше, за горизонт. Он манил, соблазнял за него заглянуть. Что за ним? Взрослые говорили: «Си- бирь-матушка, нет ей конца-краю…»

Тогда, в конце шестидесятых — начале семидесятых, асфальт заканчивался недалеко от города, а дальше начиналось царство гравийных дорог и просёлков с пыльными травами на обочинах, шатких деревянных мостов через речки, живописных паромных переправ. Было это царство привольным и диким: изредка, разбрызгивая мелкие камушки, пропылит по гравийке «москвич» или бортовой «ЗиЛ», скроется за поворотом, и вновь надолго сомкнутся над пустынной дорогой тишина и безмятежный стрёкот кузнечиков. АЗС были редкостью, заправиться на них считалось удачей, таких слов, как «автосервис» и «шиномонтаж», слыхом не слыхивали. И вообще в дальние поездки на своём транспорте отправлялись редко, по большой нужде.

* * *

Впервые в такое путешествие отец взял меня, когда мне было одиннадцать лет. Сам, в одиночку, он уже не раз ездил на свою малую родину в деревню Спасское на юге Красноярского края, с ночёвками в открытом поле и многочисленными приключениями. Он рассказывал, как переправлялся на паромах и лодках через реки, буксовал в непролазных грязях, упоминал диковинные, будоражившие моё воображение названия: Китат, Яя, Арга…

Пришло время и мне узнать, что такое Арга. Дед с бабушкой беспокоились, говорили, что рано ещё брать меня в такую тяжёлую дорогу — ну что случится! Но отец взял, очень уж я просился.

Мы отправились в путь ранним утром в начале июля налегке, без коляски — на плохих дорогах мотоцикл-одиночка увёртливее. Когда выехали за город, в лицо ударил вольный ветер, запахи цветущего лета, и понеслась навстречу огромная земля — кудрявые перелески, поляны с розовеющим иван-чаем, курящиеся туманцем лога, над которыми всходило солнце.

Быстро промелькнули пригородные деревни, и вот наконец кончился асфальт. Застучали в крылья камушки гравийки, заклубилась пыль, пошла земля мне не знакомая — та, что лежала за загадочным горизонтом. Оказалось, на ней, как и везде, растут ромашки, шелестят развесистые берёзы, а на обочинах дороги с хозяйским видом сидят всё те же наглые вороны. При нашем приближении они тяжело поднимались в воздух, нехотя отлетали в сторону.

Долго ли, коротко ли, вдруг выросла из этой незнакомой земли деревенька — Мазалово. Помню, у околицы в высоком чертополохе, как остов выброшенного на берег корабля, стоял полуразобранный комбайн, а посреди деревни в низинке текла небольшая речка, через которую, как ни странно, не было моста. Наша дорога уходила прямо в воду и выныривала на изрытом колеями противоположном берегу. Это был тот самый Китат.

Мы остановились у воды, заглушили мотор. Над речкой, над заросшими крапивой задами огородов благодушно стрекотали кузнечики, неподалёку щипал травку телёнок, и больше в окружающем мире не было ни души. Казалось, всё спит заколдованным сном. Отец посмотрел на высокую ещё воду, сказал, что вброд нам не переехать, и отправился в деревню искать трактор.

Я остался у мотоцикла, прилёг на мягкую мураву, на которой пошевеливался в волнах тёплого воздуха гусиный пух. Спину пригревало. Я лежал, смотрел, как над сиреневыми зонтиками тысячелистника перед моим носом толкутся мошки, и не сразу заметил, что уже не один. По бережку, словно вдруг сотворившись из воздуха, неторопливо шли два пожилых мужика. Не глядя в мою сторону, будто меня не существовало, они тоже прилегли неподалёку, закурили. До меня доносился запах дымка.

Мужики лежали ко мне спиной, негромко переговаривались. Вдруг один оглянулся:

— Чё, на тот берег надо?

— Ага, — честно ответил я.

На этом разговор закончился, мужики опять словно забыли о моём существовании.

В тишине возник посторонний звук — где-то в деревне рыкнул, загудел трактор. Мужики встрепенулись, я тоже. Гудение приближалось. Из-за крайней избы на пригорке выскочил «Белорус» с мотавшейся из стороны в сторону тележкой-прицепом, в которой, ухватившись за бортик, стоял отец. Трактор остановился возле нас, мужики вскочили, сразу стали деловыми и сосредоточенными. Без лишних слов, будто у нас заранее была договорённость, роняя искры с зажатых в зубах сигарет, они быстро открыли бортик тележки, спустили одним концом на землю лежавшую в ней плаху, помогли закатить мотоцикл. Тракторист в промасленном комбинезоне стоял рядом, молча наблюдал за погрузкой. Я изумлённо смотрел на эту пантомиму, отец усмехался… Мы все влезли в тележку, трактор ринулся в реку и, поднимая волну, как торпедный катер, одним махом вынес нас на тот берег.

Отец рассчитался с мужиками бутылкой водки. Оставив трактор прямо на берегу, все втроём они неторопливо пошли куда-то за кусты тальника.

— Как они тут живут без моста — не знаю, но заработок у них есть, — глядя им вслед, улыбнулся отец…

В успокоившейся речке вновь неподвижно повисли отражения берегов, а телёнок, ошеломлённо наблюдавший наши перемещения, наконец вышел из оцепенения, мотнул головой, словно отгоняя кошмарное видение, и вернулся к своей травке. Над переправой опять сомкнулась тишина. Мы поехали дальше.

* * *

Это был удивительный день. Я увидел наконец большую землю, лежавшую за горизонтом моего маленького мира, почувствовал её необъятность.

Мелькали зеркальцами воды придорожные болотца, проплывали, сказочно струясь в мареве уже жаркого воздуха, поля, пашни, перелески… В лицо бил упругий ветер, в котором мешались мошки, бабочки, тысячи запахов: то возле деревни напахнёт дымком, то у речки — сыростью и осокой… А поднимавшиеся с обочин вороны летели прочь, в поля, и земля от этого казалась ещё необъятнее.

Я знакомился с реками, горами, деревнями, названия которых так давно бередили моё воображение. Вскоре после Китата показалась Яя. Я увидел величественно выкатывающую из-за поворота ленту реки в полосах сверкающей ряби и таинственный, похожий на толпу колдунов в длинных одеждах, тёмный ельник на другом берегу. Здесь мы должны были переправляться на пароме: на той стороне у подножия елей виднелась какая-то хибара, через реку тянулся трос. Но самого парома нигде не было. Ни людей, ни машин, над речным простором стояла тишина, лишь невдалеке в приткнувшейся к берегу длинной лодке горбилась одинокая человеческая фигурка. Я тогда подумал, что переправы, наверное, все такие — тишина и стрёкот кузнечиков…

Отец пошёл к фигурке узнать, где паром, говорили они недолго. Фигурка махала руками, указывала то на другой берег, то куда-то в сторону от реки. Оказалось, опять проблема — паром на ремонте, лодочник перевозит только пеших, нас с мотоциклом взять не может, потому что не выдержит лодка. Но есть другая дорога, через посёлок Яя, где имеется мост. Это дополнительный крюк километров пятьдесят, но ничего не поделаешь.

Мне же всё было в радость, лишь бы ехать. Куда махнул рукой лодочник, туда и ехать… Земля пошла ничейная, пограничная: томская закончилась, кемеровская только начиналась. Самые непроезжие и красивые места — могучие березняки, глухие, заросшие травой в рост человека лога.