Бородинское поле

Белоруссию, Молдавию и Украину, - ответил Фромм.

Лицо фюрера исказила пренебрежительная гримаса, и он

уставил остекленелый взгляд на главкома сухопутных войск.

– А что думает фельдмаршал Браухич?

Уже немолодой, страдающий одышкой фельдмаршал

поднялся тяжело и неторопливо. Он знал, чего от него хочет

фюрер, он чувствовал себя в какой-то мере виноватым:

именно он убедил Гитлера, что главной стратегической целью

осеннего наступления должны быть не Ленинград, не Украина

и не Кавказ, как считал фюрер, а захват Москвы. Отказаться

сейчас от этой цели для него означало бы подать в отставку. И

он заговорил глухо, но категорично, с прежней

самонадеянностью:

– Предложение генерала Фромма несерьезно, и я не

считаю нужным его обсуждать. Что же касается мнения о

необходимости отложить взятие Москвы до весны, то я никак

не могу его разделить. Я согласен с Боком: мы у цели. Еще

одно усилие - и Москва падет. С падением Москвы мы

получаем не только военную, но и политическую победу. Это

может быть концом всей кампании. Надо наступать, и как

можно быстрей. Нельзя давать русским передышку.

Он сделал легкий поклон в сторону фюрера и сел,

тяжело дыша. Гитлер как-то сразу вдруг вскочил, обвел всех

быстрым, беглым, невидящим взглядом и заговорил, резко

выталкивая слова, тоном приказа:

– Итак, подведем итог: ближайшая цель нашего

наступления - Москва. Никаких других предложений и мнений я

не желаю знать. Все, что мы здесь имеем, все должно быть

брошено на штурм Москвы. Да, мы у цели, и тех войск, которые

сейчас нацелены на Москву, вполне достаточно. Танков тоже

вполне достаточно. Глубокий снег и сильные морозы

препятствуют широкому использованию танков в наступлении.

Разве это не вы говорили, Клюге? Четвертая танковая армия

понесла ничем не оправданные потери боевых машин. Я

недоволен вами, генерал Гёпнер.
– Он умолк и, опустив глаза,

впал в задумчивость. Пауза была неестественно долгой, но

присутствующие на совещании были привычны к подобного

рода позам. Затем он опять резко вскинул голову и уставился в

пространство безумными глазами: - Мы у цели. Победа близка,

она в наших руках. Я распорядился направить в район

Крюково двухсотмиллиметровое орудие для обстрела Москвы.

Мы будем бить круглосуточно по Красной площади, по

Кремлю. Своим недавним чисто символическим парадом на

Красной площади Сталин решил поднять упавший дух армии и

народа. Тщетные надежды! Я выбью из них большевистский

дух двухсотмиллиметровыми снарядами! Итак, приказ о

наступлении подписан, желаю успеха, господа!..

Так закончилось это непродолжительное совещание, и

через два дня группа армий "Центр" своим левым крылом

перешла во второе решающее наступление на Москву.

Генерал Говоров разумно использовал ноябрьскую паузу:

в дни относительного затишья части и соединения его армии

еще глубже зарылись в землю, оградив подступы к своей

обороне колючей проволокой и минными полями. Вместе с

начальниками служб и командирами дивизий командарм

побывал в эти дни на всех наиболее угрожаемых участках

обороны армии. Давал указания, советовал, строго отчитывал

тех, кто не умел толково воспользоваться короткой

передышкой, и никого не хвалил. Он был скуп на похвалу.

Однажды после полудня поехал на левый фланг, на

самый стык с соседней, 33-й армией, которой командовал

генерал Ефремов. В сопровождении Полосухина Леонид

Александрович прошел на передний край. День был серый,

мрачный, заснеженная земля сливалась с войлочным небом,

нехотя сорившим легкий снежок, который размывал,

скрадывал линию горизонта. Командарм, одетый в полушубок,

и комдив в сером, мышином ватнике, оба плотные, степенные,

шли рядом. Еще вчера мороз ослаб, а сегодня ползущий вверх

ртутный столбик термометра остановился на нулевой отметке.

Шагая по глубокому снегу, они быстро вспотели. Полосухин

подставлял горячую ладонь под падающие снежинки, говорил

удовлетворенно:

– Снежок - это хорошо, это благо, товарищ командующий.

– Розовое лицо его сияло.

– Снежок-то благо, да вот оттепель как бы не напортила, -

угрюмо отзывался Леонид Александрович.

– А чем она может напортить?
– не понял комдив.

– Думать надо, Виктор Иванович. За что голосуете - за

оттепель или за морозы?..

– Я за то, чего немец не любит.

– Вот именно. Мороза-то он, конечно, страшится, да

только когда этот мороз поддерживается крепеньким огоньком.

Миновав окопы, они подошли к колючей проволоке и

остановились, всматриваясь за линию фронта. Перед

проволокой саперы ставили мины. Полосухин доложил:

– Здесь, предполагаю, попытаются прорваться их танки.

Для них это выгодное направление - удар во фланг. Они

пойдут в обход.

– Вероятно, - отозвался Говоров, всматриваясь в

местность перед передним краем.
– И что же? Вы ставите на

их пути мины. А там, на дороге? Там они пустят тяжелые танки.

– Тяжелое мы встретим тяжелым, товарищ командующий.

Закладываем фугасы большой мощности. По триста - пятьсот

килограммов.

Говоров покачал головой, спросил:

– А не много?

– Я думаю, в самый раз.

Затем они пошли вдоль проволоки и вышли к лесу. Там

перед передним краем бойцы сооружали сплошной длинный

вал из сухого леса и хвороста. Всеми работами руководил