Бородинское поле

армий Западного фронта и 30-й армии Калининского фронта.

Особенно жестокий нажим немцы предприняли восточнее

Можайска и западнее Волоколамска. Сталин требовал

подробного доклада о положении на этом участке. Его

тяжелый сосредоточенный взгляд был прикован к карте. Он

слушал сообщение Василевского молча. Но когда Александр

Михайлович сказал, что полученные из резерва Ставки

мотострелковую дивизию и танковую бригаду Жуков отдал

Говорову и они уже вступили в бой, Сталин, ткнув мундштуком

трубки в карту, порывисто спросил:

– И что? Остановлены немцы здесь, на автостраде?

– Да, остановлены, - спокойным, уверенным голосом

ответил Василевский, - но обстановка по-прежнему остается

напряженной. Противник многократно превосходит. .

– А каково положение на левом фланге у Говорова? Где

сейчас дивизия Полосухина? - перебил Сталин. Его, как и

командарма пятой, тоже беспокоила немецкая стрела,

нацеленная на Кубинку с юга.

– Здесь сегодня тридцать вторая дивизия полковника

Полосухина, - ответил Василевский, - нанесла контрудар в

направлении деревень Выглядовка, Болдино, Якшино, Хомяки

и Ястребово. Только что получено сообщение, что полк майора

Спасского при поддержке зенитной, противотанковой и

реактивной артиллерии занял деревню Якшино и развивает

наступление на Болдино и Выглядовку.

Сталин отошел от стола, наклоняя голову и глядя под

ноги, сделал несколько шагов по кабинету, затем остановился

и заметил, одобрительно кивая:

– Правильно делает Говоров. Надо контратаковать.

Немцы выдыхаются. Их резервы на исходе. Между прочим, где

сейчас пятидесятая дивизия?

– Мы направляем ее Западному фронту, - ответил

Василевский.

– Надо поторопить с отправкой. И отдать ее Говорову.
–

Голос его звучал глухо.

Сообщение Василевского о том, что немцам удалось в

полосе 16-й армии занять несколько деревень и затем,

форсировав Рузу, овладеть станцией Волоколамск, произвело

на Сталина удручающее впечатление.

– А что Панфилов?
– резко сорвалось у него.

– На станцию Волоколамск кроме пехоты противник

бросил больше сотни танков, - ответил Василевский, стараясь,

если не оправдать, то хотя бы объяснить отход дивизии

генерала Панфилова под натиском превосходящих сил врага.

Сталин больше не делал никаких замечаний. Он молча

ходил по кабинету и тяжело дышал, угрюмо насупившись, что-

то обдумывал.

Вопросов было много, но главный, из которого вытекали

все другие вопросы, - оборона Москвы. Заседание затянулось

за полночь. Когда члены Политбюро покинули его кабинет,

Сталин нажал кнопку звонка, и на пороге кабинета тотчас же

появился Поскребышев.

– Соедините меня с Рокоссовским, - не поворачивая

головы и не отрывая глаз от карты, приказал Сталин.

– Есть, - тихо ответил Поскребышев и, пройдя через

кабинет, скрылся в комнате связи.

Спустя несколько минут он доложил, что командарм 16

на проводе. Сталин не спеша прошел в комнату связи, взял

трубку ВЧ.

– Здравствуйте, товарищ Рокоссовский. Почему сдали

немцам Волоколамск? Почему отошел Панфилов?
– спросил

сразу, без всяких предисловий.

– Против дивизии Панфилова кроме мотопехоты

действуют две танковые дивизии немцев, - волнуясь, ответил

Рокоссовский.
– У нас мало артиллерии для борьбы с танками

врага. Сейчас противник оказывает сильный нажим в

направлении Волоколамска.

– Что вы предприняли для защиты города? Где сейчас

корпус Доватора?

– Корпус генерала Доватора я вынужден был снять из

района водохранилища и перебросить на помощь Панфилову

в район Волоколамска.

– А чем вы прикрыли район водохранилища?

– Туда, товарищ Сталин, я выдвинул две стрелковые

дивизии.
– Он назвал их номера.

– Хорошо.
– После некоторой паузы Сталин вздохнул.
– Не

допускайте немцев в Волоколамск. Продержитесь еще

несколько дней. Мы вам поможем. Желаю удачи.

"Несколько дней", - мысленно повторил Сталин. А что

потом? Потом будут введены в бой свежие силы. Но это потом.

Сталин поднял на Поскребышева глаза, в которых уже погасли

искры гнева, тихо сказал:

– Идите отдыхать.

Он уже не вернулся в кабинет, а удалился в свою комнату

отдыха, здесь, рядом с комнатой связи. Стрелки часов

показывали двадцать минут четвертого. Сталин устало

опустился в кресло, стараясь ни о чем не думать. Ни о чем.

Впрочем, это ему никогда не удавалось; он мог не думать всего

лишь несколько минут. Потом думы наступали, тревожные,

острые, атаковали со всех сторон, и он сдавался, покорялся

им. Не вставая с кресла, он протягивал к журнальному столику

руку, брал томик "Войны и мира", открывал страницы и читал:

"Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье

чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все

генералы, все участвовавшие и неучаствовавшие солдаты

французской армии, после всех опытов прежних сражений...

испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом,

который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в

конце, как и в начале сражения. Нравственная сила

французской, атакующей армии была истощена. Не та победа,

которая определяется подхваченными кусками материи на

палках, называемых знаменами, и тем пространством, на

котором стояли и стоят войска, - а победа нравственная, та,

которая убеждает противника в нравственном превосходстве

своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под