Бородинское поле

ремонте. Как вы считаете, Валентина Ивановна? - Дмитрий

Никанорович хотел втянуть и ее как художницу-

монументалистку в довольно острый разговор.

Олег посмотрел на Валю приветливо и поощрительно,

точно внушал ей состояние спокойствия и уверенности. Ее

правдивые добрые глаза столкнулись с его - ласковыми и

веселыми, и она правильно поняла его взгляд, заговорила

осторожно, но настойчиво:

– Если подходить к зданию только с утилитарных позиций:

мол, зачем та или иная деталь, что она дает, - то мы утратим

эстетическую сторону. Колонны, арки, та же башенка

Желтовского или шпили наших высотных зданий - они,

конечно, стоят денег. Но что это - излишество,

украшательство? Нет! Есть выражение - "функциональная

бесполезность". Но эстетически нужное, а значит, и полезное.

– Но есть же бесполезные детали, - перебил ее

Брусничкин.
– Красиво, но бесполезно.

– А какая польза от Адмиралтейского шпиля? Или

Петропавловской иглы, от колонн Исаакия? - вежливо, но

твердым, спокойным тоном ответила Валя.

– Никакой! - быстро парировал Брусничкин. - Колонны

Исаакия - это элементарная безвкусица.

– А колонны баженовского дома Пашкова? - В ней

пробуждалась решимость.

– Извините, это нечестный прием, - с небрежной

отчужденностью возразил Брусничкин.

– Почему же нечестный?
– возмутился Олег. Он весело

посмотрел на Валю, и его насмешливый взгляд выражал

одобрение. - Когда вам крыть нечем, когда не хватает

аргументов, вы прибегаете к банальной фразе: "Нечестно". Это

тоже своего рода прием... нечестный. По-вашему, колонны

Исаакия - безвкусица и расточительство?

– Несомненно, - отрубил Брусничкин и ядовито

усмехнулся.

– И конечно же взорванный Храм Христа? - принимая

вызов, шел на обострение Олег. Он был недоволен

появлением Брусничкина на его юбилее, испытывал неприязнь

к этому человеку. И особенно его рассердила попытка

Брусничкина уязвить Валю, которая покоряла его своей

добротой, неотразимой нежностью и талантом вдумчивого,

серьезного художника.

– И безвкусица и расточительство, - настаивал

Брусничкин,

– И шпили московских так называемых высотных зданий?

– с откровенным вызовом продолжал Олег, бледнея.

– Да, если хотите. Но этот вопрос решен и не требует

дискуссий, - попытался уклониться Брусничкин.

– Собственно, кем решен?
– спросил Глеб Трофимович.
–

Я что-то не помню такого решения.

– Временем, - слегка тушуясь, обронил Брусничкин.

– Возможно, я ничего не понимаю в архитектуре, но мне

кажется, время решило вопрос в пользу высотных зданий, -

возразил Глеб Трофимович.

– Я не считаю уместным продолжать разговор об этих

зданиях, - отмахнулся Брусничкин.

– Это почему же? Потому что здесь присутствует автор

одного из этих зданий, Дмитрий Никанорович Никулин? -

настаивал Глеб Трофимович, глядя на Брусничкина

исподлобья.

– Если я не ошибаюсь, тебе, Митя, принадлежит и сама

идея этих зданий, - попросту обратился к Никулину Штучко. Он

был года на четыре старше Дмитрия Никаноровича,

творческие пути их часто перекрещивались. Это были очень

разные зодчие, и по характеру, и по стилю работы, с разными

взглядами и вкусами, что, однако, не мешало им уважительно

относиться друг к другу. Штучко среди архитекторов слыл

эрудитом. У него обилие информации. Он знает, где, когда и -

кем построено то или иное здание. Он хорошо знает историю и

теорию архитектуры и градостроительства, следит за всеми

новшествами. Но в практике своей собственного лица не

имеет. Построенные по его проектам здания что-то или кого-то

напоминают. В сущности, он эпигон. И, как всякий эпигон,

страдает беспринципностью. У него на один и тот же проект

всегда несколько вариантов. Не пройдет один - он предлагает

другой, третий. Он готов учесть любое замечание, внести в

проект любое исправление, даже очевидно абсурдное.

– Это неверно, ты ошибаешься, Паша, - возразил

Никулин.
– Идея этих зданий принадлежит Сталину.

– Да будет тебе, Митя! Стал бы Сталин заниматься такой

мелочью, - вкрадчиво проговорил Штучко, разыгрывая

наивность и беспечность.

– Представь себе - занимался, потому что не считал

архитектуру Москвы мелочью.

– Себя хотел таким образом увековечить, - холодно

пробасил Орлов и презрительно усмехнулся. - Любил

собственные памятники!

– А кто их не любит?
– добродушно рассмеялся Думчев.

– Памятники - да, - задумчиво произнес Никулин.
– Эти

здания задумывались как памятники победы над фашизмом.

Строили их победители, строили сразу после победы. И они,

эти здания, должны были олицетворять пафос победителей,

величие, силу и красоту советского человека - воина и

строителя. В них вкладывались большие идеи, глубокое

содержание.

Он не терял контроля над собой. Мягкий, грудной голос

его звучал тихо, спокойно и уверенно. Непреклонный в своих

убеждениях, твердый и решительный, Дмитрий Никанорович

был чужд всякой конъюнктуре и никогда не шел на сделку со

своей совестью. Его сосредоточенное лицо, настойчивый,

упрямый взгляд выдавали человека сильной воли и твердого

характера. И за это даже его недруги и противники, не

разделявшие его идейных позиций и творческой манеры,

уважали его.

– А скажите, Дмитрий Никанорович, все эти здания