Бородинское поле

прикладом, - отвечает Святослав.

И в это время раздается клич:

– За Родину. . в атаку. . вперед!..

Святослав вскакивает и что есть силы на бегу кричит

"Ура!". Он смотрит только вперед, обуреваемый яростью, и не

столько видит, сколько чувствует, что справа и слева бегут его

товарищи, вся рота, подхваченная единым порывом, и его

голос сливается с сотней других голосов. Он думает в эту

минуту о матери и сестренке, за которых должен отомстить.

Обязан. И он исполнит сейчас этот долг.

Фашисты встречают атакующих огнем автоматов, но

Святослав этого не замечает. Сраженный пулей, падает

Максим, но в стремительном азарте атаки Святослав не

замечает и этого. Он одержим одной мыслью: побыстрее

перемахнуть эти сотни метров и вонзить штык в серую тушу

проклятого фашиста. Но что это? Немцы подымаются и

убегают, показывая завидную прыть. А рота мчится за ними во

весь дух, и встречный западный ветер уносит их протяжное

"Ура-а-а!.." назад, во вторые эшелоны. И снова звучит голос

командира роты:

– Огонь!.. С колена - огонь!

Святослав становится на колено, торопливо целится в

убегающего врага. Выстрел. "Мимо", - думает с досадой и

снова целится, стараясь взять себя в руки. К нему приходит

хладнокровие. Еще выстрел. Фашист падает.

– Есть один! - кричит Святослав, и удивительные глаза

его искрятся восторгом. "Это за маму", - прибавляет мысленно.

Погоня прекращена. Только вслед убегающим еще бьют

наши пулеметы.

Рота возвратилась на свои позиции.

Вечерело. Но - как это было в первые месяцы войны - на

этот раз ночь не остановила немцев. Немецкое командование,

окрыленное сегодняшним успехом - только что заняли Калугу, -

приказало наступать и ночью, чтоб уже к утру 14 октября выйти

на станцию Бородино.

Ночью командарму пятой позвонил новый командующий

войсками Западного фронта генерал армии Жуков и

потребовал доложить обстановку. Зная, что Жуков огорчен

сдачей Калуги, Лелюшенко в волнении доложил, что противник

крупными силами наступает в полосе обороны 32-й дивизии.

Особенно сильный нажим немцев на левом фланге, где им

удалось, потеснив курсантов, овладеть деревней Юдинки.

Тяжелые бои проходят на участке 17-го стрелкового полка. Там

танки врага вклинились в первую линию нашей обороны. Один

батальон ведет бой во вражеском полукольце. Пехота врага

отрезана от танков и решительной контратакой отброшена. К

утру постараемся восстановить положение. В результате боев

за прошедший день нами уничтожено семь вражеских танков и

более сотни солдат и офицеров. Наши потери незначительны.

Очевидно, сообщение о потерях, которые Лелюшенко

преднамеренно приберег на конец доклада, смягчило гнев

командующего фронтом.

– Продолжайте упорно оборонять можайский рубеж.

Обязательно выбейте вклинившиеся танки. Ни шагу назад, -

твердо, но спокойно сказал Жуков.

– Разрешите, товарищ командующий, - быстро заговорил

Лелюшенко. - Противник подтянул к полосе армии крупные

танковые и моторизованные части и соединения. Завтра, надо

полагать, будет жестокий бой, особенно в полосе тридцать

второй дивизии. Я просил бы, товарищ командующий,

поддержать нас авиацией.

– Поддержим, - пообещал Жуков и прибавил: - Но

рассчитывайте на свои силы. У меня резервов нет. Умело

маневрируйте армейскими резервами, используйте их разумно,

не израсходуйте преждевременно. Держитесь за каждую пядь

земли. Желаю успеха.

А в это ночное время батальон капитана Романова,

окруженный полком эсэсовцев, несколько раз ходил в

контратаки. За ночь фашисты подтянули ближе к переднему

краю тяжелую артиллерию. Ее громкий, оглушительный бас

оповестил наступление утра 14 октября 1941 года на

Бородинском поле. Вернее, вначале, перед самым восходом

солнца, высоко в небе появилась "рама" - двухфюзеляжный

самолет-корректировщик. А уж потом по целям, указанным

"рамой", ударила фашистская артиллерия. Ее огонь был

малоэффективен для пехоты и танков.

А потом в небе появилось три десятка "юнкерсов" и

"мессершмиттов". Они шли клином, заслонив собой полнеба.

Глеб Макаров и Александр Гоголев стояли на

наблюдательном пункте, внимательно следя за самолетами.

Оба они - командир и комиссар - не были новичками на

фронте, не такое видали в июле и августе и теперь, наблюдая

за самолетами, с каким-то будничным спокойствием

обменивались лаконичными репликами.

– Минут через двадцать - тридцать надо ждать танковой

атаки, - сказал Гоголев.

– Похоже, что будут бомбить вторые эшелоны. Их танки

прорвались на левом фланге. Там жарко. Дело доходит до

рукопашной, - размышлял Глеб. - Не пришлось бы нам

разворачивать часть орудий на сто восемьдесят градусов.

– А может, выбросим туда одну батарею? За железную

дорогу?
– предложил Гоголев. И эта мысль не произвела на

Глеба неожиданного впечатления: она рождалась и в нем

самом, исподволь, постепенно, а комиссар высказал ее сразу.

И Глеб сказал:

– Пожалуй. Только надо получить согласие Полосухина.

– Смотри! - Гоголев резко дернул Глеба за плечо,

обращая его внимание назад, откуда навстречу фашистским

самолетам мчалась большая группа наших. Все это произошло

как в сказке, неожиданно и невероятно. Генерал армии Жуков

сдержал слово, данное командарму пятой. Командующий