Бородинское поле

всматривался в лица в надежде встретить сестру и узнать, нет

ли вестей о жене и дочурке. Вари не было.

Ночь прошла спокойно. На западе, в районе Гжатска,

эхом гремела канонада. Там шли бои.

Утром Макаров и Гоголев сделали еще одну попытку

связаться с командованием. На Бородинском поле было

оживленнее вчерашнего. Кроме рабочих, занятых на

строительстве оборонительных сооружений, появились

пехотинцы, артиллеристы, связисты, минеры - занимали окопы

и блиндажи.

Макаров и Гоголев ехали по разбитой дороге,

запорошенной медными пятаками свежеопавших листьев и

окаймленной старыми раскудрявыми березами, совсем не

похожими на своих младших сестер, дочерей и внучек,

стройных и гладкостволых, обитающих в густых рощах. Эти

пышные, косматые, с растрепанными золотыми кудрями, в

большинстве почему-то двустволые, одетые в узловатую,

грубую бересту. Ехали в надежде найти штаб пятой армии и

представиться начальству. Ехали рядышком, стремя в стремя;

сзади на почтительной дистанции покачивались в седлах их

ординарцы - худенький белобрысый трусоватый Чумаев и

бесшабашный увалень Акулов. Молчали. Гоголев знал, что

Макарова беспокоит судьба жены и дочери. И он всегда

старался отвлечь командира от тягостных дум. Макаров

понимал его. Он искренне уважал своего комиссара, который

отличался благородством и внутренней чистотой.

– Вон в том доме, - сказал Гоголев, кивнув на белое

здание, ярко выделявшееся на фоне красной громады

монастыря, - Лев Толстой писал "Войну и мир".

– А там, на флешах, был смертельно ранен Багратион, -

сообщил Глеб, щурясь от встречных лучей, осветивших его

спокойный, чистый лоб. Он сделал значительную паузу, потом

неожиданно и серьезно: - Послушай, Александр

Владимирович, вот ты вчера сказал, что отсюда мы не уйдем,

с Бородинского поля. Я с тобой согласен - уходить нам нельзя,

будем стоять насмерть. А если они, фашисты, пройдут по

нашим трупам? Что тогда?..

– Тогда? - Топкое лицо Гоголева, освещенное солнцем,

озарилось, и Макаров заметил необычайный блеск его глаз.
–

Тогда фашистов остановят те, кто там, за нами, ближе к

Москве, у Можайска, за Можайском. Но остановят. Вся страна,

весь народ на ногах - вон посмотри.

Гоголев кивнул на группу женщин, роющих блиндаж

недалеко от дороги. Глебу показалось, что среди них Варя, и

он направил туда лошадь, подъехали, поздоровались. Нет, он

обознался, то была не Варя. На всякий случай спросил:

– Откуда вы?

– Москвичи, - ответила молодая, бойкая.

– А конкретно какая организация? Или учреждение.

– Разные тут: "Трехгорка", "Серп и Молот", артисты. А вам

кого надо?

Глеб ответил тихой дружеской улыбкой и тронул лошадь.

Навстречу по дороге на Шевардино от Семеновского шла

стрелковая рота. Глеб подозвал командира, спросил:

– Какой армии?

– Тридцать второй стрелковой дивизии, - ответил старший

лейтенант с какой-то подчеркнутой гордостью.

– А штаб пятой армии не знаете где?
– спросил Гоголев.

Лейтенант взглянул подозрительно на комиссара, пожал

плечами и собрался уходить. Но все же сказал:

– Спросите у комдива полковника Полосухина. Он сейчас

там, на батарее Раевского.

Командир и комиссар молча переглянулись. Потом,

погодя немного, Гоголев сказал:

– Послушай, Глеб Трофимович, ты чувствуешь, как это

звучит: "На батарее Раевского"!.. А мы с тобой едем с

Шевардинского редута мимо флешей Багратиона. И здесь

будет бой. Смертный бой. Может, завтра. За Москву, за

Отечество! И если наши предки, стоя здесь насмерть,

говорили: "За Россию!..", то мы с тобой говорим: "За Советскую

Родину. ." - Чистый голос не выдавал волнения. Он умел

придавать своим словам весомость и значительность.

– Да, комиссар, едем на батарею Раевского.

Прибывшая с Дальнего Востока 32-я стрелковая дивизия

только сегодня утром вышла на свой оборонительный рубеж -

Бородинское поле. Полностью укомплектованная личным

составом и вооружением, эта дивизия должна была

преградить путь фашистским войскам на этом направлении.

Виктор Иванович Полосухин в сопровождении нескольких

штабных офицеров выехал на рекогносцировку местности, на

которой дивизии предстояло сразиться с врагом. Он впервые

был на историческом поле, впервые не на фотографиях, а

воочию увидел памятники доблести русского оружия,

расположенные на огромном пространстве среди

свежевырытых окопов, блиндажей, противотанковых рвов,

железобетонных дотов. Сколько месяцев он ждал этого дня,

сколько рапортов от подчиненных пришлось ему читать с

просьбой отправить на фронт. Там, на востоке, они с болью в

сердце и нетерпеливой тревогой читали в газетах, слушали по

радио сводки с полей боевых действий, и каждый задавал

себе вопрос: когда же мы пойдем в бой, чтобы выполнить

священный долг? И вот этот час настал.

Виктор Иванович хорошо знал настроение и боевые

способности своих подчиненных, и все же где-то в сознании

нет-нет да и зарождались нотки беспокойства: а как поведет

себя дивизия в жесточайшем бою с превосходящими силами

врага? О том, что враг во много раз превосходит дивизию и

числом и боевой техникой, Полосухин знал.

Не очень удовлетворял командира дивизии обороняемый

участок с тактической точки зрения. Поля и поляны вперемежку

с рощами, кустарниками и лесами позволяли фашистам

скрытно подойти к позиции дивизии на близкое расстояние. В

то же время Полосухин увидел в этой местности и некоторые