Бородинское поле

он тут. Сейчас его башня повернута прямо на Семеновское, на

тот случай, если мы в лоб пойдем. А что ему стоит развернуть

ее левей, вдоль ручья? Будет косить из пушки и пулемета,

живого места не оставит. Сколько людей положит. И в первую

очередь нас. Командир конечно же нас в голове наступающих

поставит: ведите, мол, указывайте дорогу. И поведем на пушку

и пулеметы танка. Ведь удобней дороги нет, чем по этому"

оврагу. А его, этот танк, можно запросто уничтожить, пока еще

не рассвело. Пашка, конечно, трусит".

– Слушай, Паша, - шепчет Ананьин. - Ты отходи, а я

останусь. Понимаешь, танк этот нельзя оставлять. Ты в

безопасности на гребне заляжешь и прикроешь меня, когда я

обратно побегу. Первым выстрелом снимай часового, иначе он

меня прихлопнет. А потом шпарь по двери, не давай им

выскочить, пока я буду мимо хаты бежать.

– Только смотри будь осторожен, зря на рожон не лезь, -

согласился Голубев. Предложенный Ананьиным вариант его

устраивал, и он, пригибаясь к земле, осторожно побрел по

оврагу мимо родникового колодца, вделанного в бетонное

кольцо, мимо избы, стоящей на косогоре оврага. И только он

миновал избу, как к колодцу, гремя ведром, спустился солдат,

настороженно посмотрел по сторонам, прислушался, что-то

сказал часовому.

Ананьин затаил дыхание: вот бы "языка"! Хотя и

понимал, что трудно его было бы взять бесшумно и почти на

виду у часового. Он подождал, пока солдат с полным ведром

вскарабкался на косогор и скрылся в избе. Повесил на шею

автомат, достал из карманов противотанковую гранату и

бутылку с горючей смесью. Не спеша вставил запал в гранату.

Спешить было некуда - надо дать время Голубеву удобно

расположиться. Подумал: "А что, если Пашка не успеет снять

часового вовремя и не прикроет мой отход?" Мысль была

неприятна, и он тут же прогнал ее: а, будь что будет - двум

смертям не бывать, одной не миновать. Ему почему-то

казалось, что самой серьезной опасностью для всего

батальона и лично для него, Андрея Ананьина, стал именно

этот танк, и если его не уничтожить, то погибнет весь батальон.

Мысль эта сделалась навязчивой, она заслоняла все другие,

мешала здраво подумать о том, что танк этот в Шевардино

сейчас не единственный, что есть и другие, которые тоже

встретят батальон огнем пушек и пулеметов.

Ананьин был доволен и даже рад, что остался один: так

лучше, никто тебе не мешает, не навязывает тебе свою волю.

Действуешь как знаешь, как тебе совесть подсказывает и твой

воинский опыт. И сам за себя в ответе. Оступился, дал промах

– жизнью своей расплачивайся. Он осторожно вышел из-под

моста и, держа в правой руке гранату, в левой бутылку, на

локтях пополз по неглубокому кювету. Он двигался мягко,

расчетливо, прижимаясь к земле белым маскировочным

халатом, но снег все-таки шуршал под ним, и он опасался, что

его могут услышать и справа - часовой у избы, и слева - экипаж

в танке. Полз медленно, мешали халат и автомат, и каждый

метр давался с трудом, хотя ползти надо было всего метров

десять, чтобы оказаться на одной линии с танком. А когда он

был уже у цели и оставалось сделать бросок, услышал

недалекие голоса - разговаривали немцы, идущие от костра в

сторону танка, - возможно, шли в избу, что над оврагом

напротив колодца. Шли к колодцу за водой, гремя ведрами, и

Ананьин понял, что встречи с ними никак не избежать, и эта

встреча путала все его планы. Почувствовал явственно, как по

спине пробежали мурашки. Конечно, он может сразить их

очередью из автомата, но тогда едва ли выгорит дело с

танком. А солдаты все ближе к дороге. Их темные неуклюжие

силуэты четко рисуются на фоне мечущегося пламени костра.

Надо бы приготовить автомат, но Ананьин что-то медлит.

Солдаты подошли к танку, один грохнул пустым ведром по

броне, окликнул:

– Зигфрид!

Решение пришло мгновенно, и так же мгновенно, чуть

приподнявшись, Ананьин бросил гранату в корму танка и

прилег к земле. А как только прогремел взрыв, он подхватился

и, прыжком очутившись у танка, неистово ударил бутылкой по

развороченному взрывом радиатору. В азарте и волнении он

слишком близко, почти в упор, приблизился к танку и слишком

сильно ударил по нему бутылкой, так что она раскололась

вдребезги, а горящие осколки стекла разлетелись во все

стороны, как при взрыве гранаты. Упругое пламя охватило

танк, но от близкого расстояния часть брызг попала на

Ананьина. Загорелся халат в нескольких местах, и это теперь

демаскировало его. И хотя, как было условлено, Голубев

стрелял по часовому и по окнам избы из винтовки, огонь его

оказался малоэффективным, особого вреда немцам не

принес, потому что Голубев занял позицию на значительном

расстоянии от избы, да и видимость была неважнецкая - он

часто часового вообще терял из виду. Зато Ананьин оказался

довольно заметной мишенью для немцев. У самого колодца он

упал, раненный двумя пулями в ноги, но, разгоряченный, боли

сразу не почувствовал, навалился автоматом на бетонное

кольцо колодца и начал длинной очередью поливать избу, из

которой выбегали эсэсовцы. И не заметил, как разрядил весь

магазин, до последнего патрона. А запасного не было, не

хотел тащить лишний груз, идя в разведку. На него навалились

несколько фашистов, скрутили руки, били прикладами и