Бородинское поле

Елисею и Петру Цымбаревым. Петр, круглолицый, кареглазый,

степенный и обстоятельный, внешне и характером

удивительно похожий на своего отца Елисея, был наводчиком,

Елисей - заряжающим. Идущие в атаку танки стреляли из

пушек, и так как курган этот был слишком заметной целью, то

больше всего снарядов выпадало на его долю. Снаряды то со

свистом пролетали так низко над курганом, что инстинктивно

хотелось прижаться к земле, то врезались в примороженную

толщу холма, вздымая фонтаны земли, снега и горячих

осколков, которые барабанили по орудийному щиту. Акулов

считал немецкие танки. Макаров тоже считал. Спросил

Акулова:

– Сколько?

– Не меньше двадцати, товарищ подполковник.

– Пожалуй, больше, - отозвался Макаров.

– А почему бы их с дальней дистанции не шугануть?
–

подсказал Акулов.

– Рано, Кузьма, терпение. Шуганем в свое время.

Федоткин слышал этот диалог, тоже отозвался из-за

щита:- Разрешите нам, товарищ подполковник, все равно нас-

то они давно обнаружили.

– Погоди. Ты начнешь - другие подхватят

преждевременно, - спокойно произнес Макаров.

Но ждать долго не пришлось. Первый танк подорвался на

мине на левом фланге, у самой железной дороги. Он выскочил

из леса неожиданно и сразу бросился в сторону кустов, где

стояло орудие сержанта Ткачука. Сержант даже не успел

подать команду, как прозвучал глухой и не очень сильный

взрыв, и танк завертелся на одной гусенице. Бледный,

худенький Ткачук понял, что танк наскочил на мину, и решил

добить его, зычно скомандовал:

– Прицел шестнадцать, по танку. .

– Отставить! - послышалась глухая команда лейтенанта

Гончарова.
– Он от нас никуда не уйдет, а сейчас незачем себя

демаскировать. Вон они - главные, смотрите.

Танки приближались к переднему краю. От их рева, от

грохота и лязга гусениц гудел надрывно воздух и жалобно

стонала земля. Когда Гончаров скомандовал Ткачуку

"Отставить", справа, в стороне монастыря, напротив НП

командира полка, раздалось несколько глухих взрывов мин.

Вслед за тем поднялась яростная артиллерийская пальба - это

вторая батарея вступила в бой с танками. Начало эту пальбу

орудие Федоткина, когда, как и на левом фланге, головной танк

наскочил на мину.

Глеб видел, как эти танки подорвались на минах, но

другие продолжали стремительный бег вперед. И что удивило

и встревожило командира полка, так это то, что первые залпы

орудий не причинили танкам никакого вреда. Не может быть,

чтобы наводчики мазали - Глеб видел, как снаряды попадали в

лобовую броню, а танки тем не менее как ни в чем не бывало

продолжали идти напролом. Один танк уже проскочил было

невредимым минированную полосу и устремился прямо к

подножию кургана. Но на этот раз посланный Петром

Цымбаревым снаряд оказался для него смертельным: он

прошил броню и разорвался внутри танка. Три танка уже

горели справа от кургана, один танк горел слева. И тогда

произошло нечто неожиданное: все танки, очевидно по единой

команде, повернули влево - на Багратионовы флеши и пошли

друг за другом, гуськом. Они решили таким образом

преодолеть минное поле. Лейтенант Гончаров в это время

находился возле орудия Тараса Ткачука, а танки шли прямо на

второе орудие, которым командовал старший сержант

Малахов. Огонь их пушек и пулеметов был сосредоточен на

Малахове. Малахов отбивался яростно, и один танк был

подожжен именно им, но вдруг его орудие замолчало...

Гончаров в тревоге подумал, что там что-то случилось, и

решил было уже бежать к Малахову, как в этот самый момент

раздался оглушительный взрыв здесь, у пушки Ткачука...

Гончарова отбросило в сторону. В первое время лейтенант не

почувствовал боли и быстро подхватился, на минуту

ошеломленный, не сразу сообразивший, что произошло.

Первым, кого он увидел, был Лихов, неподвижно лежащий на

спине с удивленным лицом. Потом - Ткачук, торопливо

поворачивающий орудие влево, в сторону головного танка,

который, выскочив из леска, подорвался на мине. Мелькнула

мысль: "Что он, спятил? Надо бить по этим, что рвутся на

Малахова, а он... по мертвецу".

И в эти секунды Гончаров увидел, как один танк вырвался

из минированной полосы и пошел на Малахова. Лейтенант

бросился к Ткачуку и, неумело матерясь, закричал:

– Ты что?! Куда, дура! Справа танк!..

Но, не слушая его, Ткачук выстрелил по танку слева и,

когда тот задымил, поворачивая орудие вправо и отвечая на

ругательства лейтенанта, сказал с необычной для него

резкостью и злобой, совсем уж неожиданно перейдя на "ты":

– А ты не видишь, кто влепил нам снаряд? По твоей

милости мы не прикончили его сразу, когда ему миной гусеницу

снесло.

– Лихова убило!
– взволнованно сообщил заряжающий.

Но на него заорал Ткачук:

– Снаряд! Давай снаряд!

И тогда Гончаров увидел, как прорвавшийся танк прошел

через орудие Малахова и затем, повернув несколько левей,

направился в сторону КП полка. Но Ткачук, выполнявший

сейчас обязанности командира и наводчика, стрелял не по

тому танку, который смял расчет Малахова, а по тем, что шли

вслед за ним. Стрелял удачно, метко: рядом с подорвавшимся

на мине вторым танком теперь задымил третий. У Гончарова

неожиданно закружилась голова, и он, теряя сознание, мягко,