Бородинское поле

раны, болел бок от пинков сапогом. Пора бы кончать

"представление". Еще минута - и Ананьин не выдержит,

потеряет самообладание, сорвется. Он весь переполнен

ненавистью к палачам. До жути. Печально плачут на стене

ходики, мечется маятник в странной тревоге. Незаметно ползут

стрелки. Скоро семь. Но Ананьин не знает, что атака

батальона назначена на семь утра: идущему в разведку не

положено этого знать.

– Мы будем тебя живого палить на огне, - стиснув зубы,

шипит переводчик.

– Сначала распятие, потом огонь.

Ананьин понимает - это не угроза. От этих людоедов

всего можно ожидать. И вдруг. . гул самолетов, явственный,

тугой, ноющий, как зубная боль. Офицер кивнул верзиле, и тот

вышел за дверь - посмотреть. Через минуту вернулся с

веселой миной, и Ананьин понял: немцы полетели бомбить

Бородинское поле. А вот и первые отдаленные взрывы

встряхнули избу. И еще, уже близко, ухнуло так, что полетели

остатки стекол в окнах. Переводчик и офицер вскочили со

своих мест и недоуменно переглянулись: это уж слишком. Но в

тот же момент от нового мощного взрыва бомбы изба

покачнулась, будто фантастический богатырь толкнул ее в

сторону, заскрипели вверху стропила, угол потолка обвалился.

Да, асы фельдмаршала Кессельринга не рассчитали.

Когда от их бомбы обрушился угол потолка в шевардинской

избе, где допрашивали Ананьина, все эсэсовцы в панике

метнулись вон.

На стене остановились ходики. Было без пяти семь.

Опираясь на руки, Ананьин пополз в переднюю. Он

рассчитывал, что в крестьянской избе должен быть подпол, где

можно будет укрыться, но, к досаде своей, не обнаружил в

передней подпола. Мысль работала напряженно,

подталкиваемая бешеным желанием выжить. Он знал, что

немцы не оставят его в покое, они вернутся в избу, как только

придут в себя. Он с трудом поднялся на руках, опустился на

стоящую у стенки лавку, машинально взглянул в окно и, к

своему ужасу, увидел идущих к избе все тех же фашистов. Но в

это время произошло что-то страшное. Точно дьявольский

ураган пронесся над Шевардино: воющий свист потряс воздух,

небо обрушило на землю десятки огромных железных сигар,

которые, взрываясь, исторгали огонь и сотни тысяч осколков.

Ананьин понял все: это дали залп наши "катюши". Он видел,

как немцы, не добежав до избы, упали на землю, вдавливая

себя в снег и закрыв руками голову. И Ананьина охватил дикий

восторг.

– Ага-а-а! Не нравится! - кричал он в окно

торжествующим голосом.
– Что, получили, паразиты?! Ну еще,

"катюша", родная, садани еще! Ну дай же, дай им, гадам!

Он совсем не думал о том, что снаряд "катюши"' может

угодить в избу и разнести ее в щепки вместе с ним, Андреем

Ананьиным. Но, к его досаде, "катюши", сделав один залп,

замолчали. Ананьин с выжидательным любопытством смотрел

на немцев. Переводчик в судорогах корчился на снегу,

очевидно, был ранен; офицер лежал неподвижно в прежней

позе, держась за голову, а верзила эсэсовец поднялся во весь

рост, ошалело посмотрел вокруг, и вдруг его безумный взгляд

устремился на окно, в котором расплылось в ликующей улыбке

довольное лицо Ананьина. И тогда фашист выхватил из

кобуры пистолет, но не выстрелил в окно, а бегом бросился в

избу. Остановившись на пороге в позе профессионального

убийцы, он уставился на Ананьина тупыми, кроваво-бычьими

глазами. Ананьин понял, что произойдет в следующую секунду,

понял и захохотал в лицо эсэсовцу:

– Что?! Получили? Капут! Гитлер капут!

– Капут!
– в тон выкрикнул фашист и разрядил в Ананьина

всю обойму.

А через четверть часа батальон ворвался в Шевардино,

завязав с батальоном СС рукопашный бой. Павел Голубев

озверело орудовал штыком и прикладом, крепко матюкался,

приговаривая: "Это вам за Ананьина! За Андрюшу!" Но Андрей

Ананьин ничего уже не видел и не слышал. Он лежал на

холодном грязном полу полуразрушенной избы с перебитыми

ногами и простреленной грудью, приоткрыв смеющийся рот.

Он был мертв. Не знал он о том, что спустя час после того, как

ударили по эсэсовцам "катюши", полковник Полосухин

докладывал генерал-майору Лелюшенко, что немцы выбиты из

Шевардино и что батальон, преследуя фашистов, ворвался в

деревню Фомкино.

– Молодцы! Давно бы так!
– кричал в телефон командарм.

Но торжество было преждевременным. Частный успех

одного батальона, полка или даже целой дивизии - это еще не

победа. И день 16 октября принес на Бородинское поле много

огорчений.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

После, бомбежки и артиллерийской подготовки немцы

крупными силами пехоты и танков перешли в наступление на

всей полосе обороны пятой армии генерала Лелюшенко.

Гитлер торопил Бока, а тот в свою очередь поторапливал

Клюге, Гёпнера и Гота. Ночной морозец сковал землю и дал

больше простора для танков, бронетранспортеров и

мотоциклистов.

На правый фланг 32-й дивизии, где до сего времени

положение было более или менее благополучным и оборона

казалась прочной и стабильной, 16 октября ринулось около

пятидесяти танков. Отряд ополченцев и мотоциклетный полк

оборонялись отчаянно. Их бутылки с горючей жидкостью,

противотанковые ружья и гранаты, а также батареи

сорокапяток подожгли несколько танков и транспортеров,

прижали к земле пехоту у извилистых западных берегов реки