Братоубийцы

– Хорошо, хорошо, я слушаю, – ответил отец Янарос, всё ещё чувствуя на своей руке пылающие губы монаха.

Лицо юноши вдруг вспыхнуло; голос его зазвучал как бы из самых недр его существа, глубоко взволнованно: наступил решающий миг, самый тяжелый миг исповеди.

– Ты помнишь, отец, помнишь, – заговорил он медленно, –Христос, перед тем как вознестись на небо, дал великое обещание плачущим апостолам, чтобы утешить их: «Когда же приидет Утешитель, его же аз пошлю вам... Он, Дух Истины, пришед, наставит вас на всякую правду...»

Монах остановился, у него перехватило дыхание, он наклонился, посмотрел отцу Янаросу прямо в глаза.

– Ты помнишь? – снова переспросил он.

– Кто же не помнить – ответил отец Янарос нетерпеливо. – К чему ты ведешь?

Полный ужаса и ликования, из самых недр существа, зазвучал снова голос монаха. Он нагнулся к отцу Янаросу и прошептал:

– И вот слушай, отец Янарос, вот моя великая тайна, я тебе вверяю её…

Отец Янарос содрогнулся, им невольно овладел ужас.

– Утешитель пришел.

Отец Янарос отшатнулся, словно увидел перед собою льва.

– Пришел? Пришел на землю? – закричал он.

– Пришел на землю, в облике человека, с именем человека.

– Как его зовут?

Монах придвинулся еще ближе, его губы касались волосатого уха отца Янароса

– Ленин.

Обхватил отец Янарос обеими руками голову, с силой сжал виски, сдавил их, чтобы не разлетелась на куски голова.

– Ленин? – сказал он наконец и медленно отвел ладони от лица. – Ленин?

Он с ужасом смотрел на монаха, а тот уже встал и, стоя над ним, улыбался. Как архангел Гавриил.

– Ленин, – повторил он спокойно.

Открыл отец Янарос рот, хотел возразить ему, но монах умоляюще протянул руку.

– Не торопись с ответом, отец, – сказал он. – Выслушай меня сначала. И я, как и ты сейчас, и я был потрясен, когда осенил меня свет... Свет всегда потрясает, разве ты не знаешь? Это меч, он рассекает сердце человеку. Он ранил меня, и я вскочил, хотел защитить то, во что до сих пор верил. Но свет медленно-медленно освещал мой ум, и я понял...

Но отец Янарос не дал ему договорить.

– Ленин–Утешитель? – крикнул он, и вены на висках раздулись от гнева. – Он нас спасет? Он?

– Он, отец. Не кричи. Я вижу, и тебя свет ранил, как меч... Выслушай меня, я буду говорить с тобой спокойно, ясно – и ты увидишь... Жил я с владыками и с монахами, жил и один, жил с партизанами – прошел весь круг...

– И ты нашел Утешителя у партизан? – спросил отец Янарос с сарказмом.

– Я нашел Утешителя у партизан, – спокойно ответил монах. – Но они не знают, кто его послал, и называют его Ленин. Они не знают, почему он послан; они думают, что он пришел, чтобы построить новый мир, более справедливый. А он пришел не построить, он пришел разрушить. Разрушить старый мир, предуготовить путь Тому, Кто грядет...

– Кому?

– Христу. Потому что Он придет, придет, отец Янарос, и поведет партизан, и Его уже не распнут, и не покинет Он уже землю, не оставит нас сиротами, чтобы мы снова впали в неправду... Небо и земля, отец Янарос, станут одно.

– Этого и я хочу, этого и я ищу всю жизнь: чтобы небо и земля стали одно. Но не знаю пути – потому и мучаюсь.

– Я потому и пришел, отец – указать тебе путь. Прости меня, я ещё так молод, а, хочу вести тебя, но веду тебя не я, ведет молодость. Молодость вошла сегодня к тебе в келью и манит тебя: «Пойдем с нами!»

Отец Янарос опустил голову, тихо застонал; кровь кипела в нём. Но он молчал. Юноша склонился над ним, старик почувствовал его горячее дыхание на затылке и на висках.

– Пойдем, с нами, – сказал монах спокойным призывным голосом. – Нас еще мало – горсть; но немного нужно закваски, чтобы вскисло все тесто и стало хлебом.

Отец Янарос поднял голову.

– И ты проповедовал это партизанам?

– Сначала я молчал. Я стыдился и страшился открыть перед всеми свою тайну. Я жил с ними, воевал с ними, убивал и я, стремясь разрушить то, что могу, – хоть один камень в этом мире – стремился предуготовить путь Господу, насколько это в моих силах. Но молчал, носил в себе свою тайну, хотя она и жгла меня. Но однажды утром прозвучал во мне голос: «Они ненавидят, – кричал голос, – они убивают, и их убивают, они надеются – и не знают, почему? Ты знаешь. Встань и скажи им».

Я встал, взобрался на камень. Вокруг меня собралось парней пятьдесят – с винтовками, патронташами, в тяжелых солдатских ботинках, все бородатые... Я перекрестился и хотел начать, но они рассмеялись. Скрепя сердце, я стал говорить, просвещать их, но не успел сказать и двух слов, как разразился хохот, свист, брань.

«Его подослали! – кричали они. – Религия – опиум для народа! Продажная шкура! Предатель вон! Вон отсюда!» Меня жестоко избили, я бросился бежать, убежал... Пошел я на другую гору – то же самое. Меня выгнали и оттуда. Я пошел дальше, ходил от горы к горе; всюду меня избивали, оскорбляли, устраивали засады. Я снова убегал с Божьей помощью. Но сегодня ночью...

Пот тёк по лбу отца Янароса. Он встал, подошел к окошку, прислонился головой к железному переплету, чтобы остудить горячий лоб. Глубокая ночь, глухие шорохи... Неслышно пролетела ночная птица; тихо и довольно завыл в горах шакал – он наелся и был сыт. Поднял отец Янарос глаза, увидел клочок неба, три большие звезды – луна стояла высоко, и все маленькие звезды померкли.

– Ну? – спросил его монах.

Лампа тускнела; наверное, кончался керосин; обуглившийся фитиль слабо потрескивал. В келье потемнело, только лампада еще горела перед иконой Св. Константина Огнеходца и освещала его ноги, плясавшие на раскаленных углях.

Отец Янарос посмотрел на него, и вдруг почувствовал облегчение; словно тяжелый груз свалился с плеч. Он засмеялся.

– Ходишь по огню и ты, брат Никодим, – сказал он и указал на икону. – Всех нас, как крабов, жарят на углях, а мы трещим, будто поем. Поем или плачем? Не разберу. Ты называешь это светом, я –раскаленными углями. А значит это одно и то же.

Но молодой монах насупил брони: он ждал ответа, а отец Янарос, как ему казалось, разыгрывал его.

– Ты не добр, – усмехнулся он, – ты не добр, отец Янарос, не жалеешь людей.

Отец Янарос рассердился.

– Эй, юнец, а ты думаешь, что-высшее благо – это доброта?

– Да, доброта.

– Нет, свобода. Или, точнее, борьба за свободу.

– А не любовь?

Отец Янарос запнулся.

– Нет, – сказал он решительно. – Борьба, за свободу.

– А что ж ты проповедуешь: любовь! любовь!

– Любовь – это начало, а не конец. Я кричу «Любовь! любовь!», потому что этим надо расшевелить людей. А когда, я говорю сам с собой или с Богом, я не говорю: «Любовь!», я говорю: «Борьба за свободу!»