Братья Дуровы

и фокусника, поступил сюда с окладом семь рублей в месяц «на

всем своем».

В глазах сослуживцов-чиновииков он выглядел человеком с дру¬

гой планеты. Да и они казались ему людьми из иного мира. Но в

ожидании лучших времен ничего не оставалось, как терпеливо

сидеть за столом, склонившись над перепиской служебных бумаг.

Изо дня в день он ходил «в должность». В канцелярии со шка¬

фами, набитыми делами в синих обложках, стояла затхлая атмо¬

сфера присутственного места. Нудно скрипели перья. Чиновники

в потертых вицмундирах, с застывшими, как у мумий, лицами,

горбились над своими бумагами. Мертвая тишина иногда прерыва¬

лась громким чиханием — это кто-то нюхнул сдобренного мятой

табачку, шумно утер нос красным фуляровым платком, услышал

неизменное: «Будьте здоровы!» и ответствовал: «Благодарствуйте!»

Оживлялась канцелярия с приходом просителей — мужика в лап¬

тях, смущенно мявшего руками шапчонку, купчины в долгополом

кафтане, солидного домовладельца с бородой «лопатой». Принижен¬

ные, не смевшие дышать в присутствии начальства, чиновники

изощренно измывались над посетителями, вымогая «синицу» — си¬

нюю пятирублевую ассигнацию, а то «красненькую»—десятируб¬

левку. Но едва курьер распахивал дверь в кабинет столоначальника,

вицмундирные спины опять пригибались к столам, и перья возобнов¬

ляли свой скрипучий бег по бумаге.

Генерал-губернатор князь Долгоруков был общим кумиром, чи¬

новничья мелюзга подражала ему даже в куафюре, делала себе

прилизанные зачесы на висках и пробор на затылке — такой парик

прикрывал лысину его сиятельства.

Сплетни, подсиживание, взяточничество царили в Управе бла¬

гочиния. Писец Дуров чувствовал себя запертым в душной, тесной

клетке. Тем острее воображение переносило его на свободу. И тогда

неизменно перед глазами вырастала освещенная огнями арена, и

даже раус балагана казался привлекательным местом.

В такие минуты, подхваченный какой-то неудержимой силой,

Дуров бросал перо, выбегал из-за стола на середину канцелярии

и мигом преображался. Он вдруг становился важным начальником,

ходил животом вперед, значительно покашливал, делал грозные за¬

мечания.

— Ну, впрямь его превосходительство! — изумлялись чиновни¬

ки.— И даден же человеку подобный талант представлять...

Но бывало, лица их хмурились, мрачнели. Случалось это, когда

на листе бумаги появлялся карикатурный портрет чиновника, глу¬

мившегося над нижестоящим и пресмыкавшегося перед каждым,

кто находился ступенью выше, в три погибели склонявшегося перед

всесильным генерал-губернатором.

Рисование карикатур доставляло Дурову тем большее удовле¬

творение, что после их появления кое-кто сидел присмирев, пряча

взгляд от смущения.

«Вот она, сила сатиры!»—думалось в такие минуты, и это еще

сильнее вдохновляло на поиски новых острых сюжетов.

Писец Дуров был плохим службистом: почерком обладал некра¬

сивым, перед начальством спины не гнул, случалось — дерзил, в

должность опаздывал, а то по несколько дней не являлся. Другого

давно бы прогнали со службы, но его приходилось терпеть. Что

поделать, связи: опекун Захаров в дружбе с самим обер-полицмей¬

стером Огаревым.

В конце концов Владимир Дуров не выдержал службы в Управе

и вернулся в балаган. Как там ни было трудно, но дышалось

вольнее.

Российские губернские и уездные города, села, деревни, поселки

сменяли один другой. Ярмарочные и базарные площади повсюду

походили одна на другую, и балаганному художнику-момепталисту

Владимиру Дурову казалось, что он постоянно видит один сон. Шли

дни, месяцы, минул год, начался другой, а сон этот длился и

длился. Жизнь будто стояла на месте, а все, что проплывало перед

глазами, исчезало бесследно в бесконечных скитаниях. Везде посре¬

ди площади на высоком шесте трепетал флаг, возвещавший о том,

что ярмарка открыта. И был раус, с которого балаганщики зазы¬

вали публику. И был изнурительный труд: ежедневно больше деся¬

ти выступлений.

Цепкая память художника копила виденное и слышанное в

странствованиях пешком, на телеге, в поезде. Эти невольно собран¬

ные богатства жизненных наблюдений ох как потом пригодились!

Но пока томили унылой своей повседневностью.

Вот очередная площадь. Как наполненная до краев чаша, она

запружена бурлящей толпой. Людской говор, крики, игра слепцов

музыкантов на лирах, ржание лошадей, привязанных к оглоблям,

мычание коров, блеяние овец, гоготанье гусей, высунувших свои

длинные шеи из ивовых клеток,— все сливается в сплошной гомон,

который покрывает только протяжное низкое «бу-у-уу-мм» большо¬

го соборного колокола и несущийся вдогонку трезвой хлопотливых

колоколов помельче.

Горят яркие, цветастые платки на головах баб. С подгулявшими

дружками весел, молод и пьян бредет мастеровой с гармонью. По¬

прошайничают нищие: «Подайте, христа ради!» Слепец крутит во¬

лынку и заунывно гундосит что-то невнятное.

Каких только нет товаров в наспех сколоченных лавках, доща¬

тых навесах, ларях, а то и прямо на земле! Глаза разбегаются!

Дешевые ситцы, дорогие фабричные сукна, добротные домотканые

холсты и льняные полотна, вина, сласти, сбруя, кожи, глиняные

горшки — все к услугам ярмарочных покупателей.

А как бойко идет торговля с возов. Телега, полная сушеных

грибов, доносит свой пряный аромат к арбам с яблочным и медовым

запахами.

«Сарпинки! Кому сарпинки!» — зазывает торговец товаров в

разнос.

«Держи вора! Держи его...» —улюлюкают и свистят парни вслед