Были два друга
Шрифт:
– У нас вуз инженеров, а не общественных деятелей,- заметил Василий.
– Для нас учеба прежде всего, а не упражнение в ораторском искусстве.
– По-твоему, для студента общественная работа, если не вредна, то бесполезна?
– Некоторые тупицы потому и стали активистами, что не способны хорошо учиться. Пробел в знаниях они пытаются восполнить активностью. Как же! Разве у беспартийного профессора поднимется рука поставить активисту неуд, - едко сказал Василий.
– А ты знаешь, сколько времени у них отнимает эта работа? Их избрали наши же товарищи.
– Избрали потому, что они этого хотели.
– Кто же изберет человека, предпочитающего работать только для себя?
– сказал Николай, ероша волосы. У него, когда он нервничал, подергивалась левая щека.
Николай прошелся по комнате, остановился против Василия.
– Инженер - это прежде всего организатор производства. Ему приходится иметь дело не столько с машинами, сколько с живыми людьми. Производству нужны не ходячие энциклопедии, а боевые командиры, организаторы. Наш вуз готовит нас не только как инженеров, он учит нас быть советскими гражданами, если хочешь знать, учит той скромности, которой как раз и не хватает тебе.
– Но производству не нужны и Митрофанушки, - вставил Василий.
Они готовы были рассориться. Николай понял, что Василия переубедить трудно. Подавив в себе вспышку обиды, он начал более мягко, стараясь не задеть болезненного самолюбия товарища:
– Ты, Вася, не обижайся на мою прямоту. Я обязан сказать тебе, может быть, очень обидные слова.
Василий настороженно сверкнул глазами, готовый к отпору.
– Ну, говори, - глухо сказал он.
– Не забывай, что ты комсомолец.
– Громкие фразы!
– Василий махнул рукой и направился к двери, не желая продолжать разговор. Николай взял его за локоть.
– Подожди. Не петушись. Я все же доскажу тебе.
– Ну, я слушаю.
– Можешь обижаться на меня, но я все же скажу тебе, что не только я, но и все замечают…
– Что замечают?
– Что ты зазнаешься, любуешься собой…
– Вот как! А не кажется ли тебе, что ты слишком опекаешь меня?
– Это не опека. Это долг товарища - предостеречь…
– Ну, знаешь ли… - Василий взялся за ручку двери.
Он так обиделся на Николая, что не разговаривал с ним три дня, хотя они вдвоем жили в маленькой угловой комнате, выходящей окном на глухую каменную стену соседнего дома. Ему казалось, что Николай из зависти нападает на него, и что однокурсники тоже непрочь бросить камешек в его огород только потому, что он преуспевает в учебе. Василий не раз задумывался, что у него общего с Николаем, настоящая ли у них дружба или игра в дружбу? Они часто спорят, иногда эти споры кончаются ссорами. Каждый имеет право мыслить и действовать по-своему, но кто Николаю давал право опекать его, читать нравоучения. Подумаешь, ментор нашелся!
Не сразу остыла в душе обида. Но уже на третий день Василий все чаще и чаще думал о том, что Николай, пожалуй, кое в чем прав, что нужно серьезно подумать о своем поведении. Кичиться ему пока еще нечем, да и сама кичливость признак людей ограниченных. Что же плохого в том, что Николай вовремя указал ему на его слабости. Найти настоящего друга трудно, а обидеть легко.
Тяготясь одиночеством, Василий искал повод помириться с Николаем, а потом решил, что будет честнее, если без всякого повода он извинится
перед товарищем. Сделал он это не сразу, мешало самолюбие, с которым справиться было нелегко. По дороге в институт он догнал Николая и спросил:– Ты сердишься на меня? Николай пожал плечами.
– Думаешь, мне тогда легко было говорить с тобой?
– Нелегко. Понимаю.
– Ну вот. Я прошу тебя, если буду спотыкаться на ухабах, поддержи меня, одерни. Бывает же так - человек начинает в чем-то фальшивить. На это не обращают внимания. И фальшь обычно так разрастается, принимает такие уродливые формы, что он сам уже не в силах справиться с собой. Мы начинаем бить тревогу тогда, когда человека спасти уже трудно, - сказал Николай
Примирение состоялось, и у обоих легко было на душе. Их дружба становилась все прочнее - она росла и мужала в спорах. Со временем отсеивалось все сентиментальное, что если не вредило настоящей дружбе, то и не украшало ее.
НЕОЖИДАННЫЙ УДАР
Николай регулярно переписывался с Дашей. Она писала, что по-прежнему работает на стройке, только в бригаде штукатуров, вечерами посещает школу рабочей молодежи, что ей очень грустно без него, что верит в него, ждет
Николай не раз обращал внимание на то, что письма Даши становились все печальнее, хотя она и старалась в них заверить его, что в ее жизни нет особых перемен Но между строк чувствовалось другое.
С ноября письма от Даши стали приходить все реже и реже, в них еще ощутимее чувствовалась боль, невысказанная горечь, а потом и жалобы на то, что Николай редко отвечает на ее письма. Откуда у нее столько обиды, печали и горечи. Каждое ее письмо болью отзывалось в его душе, вызывая разные догадки Он не мог понять, почему у Даши такое тягостное настроение, нервозность, столько безнадежности, каких-то туманных намеков. Потом она вдруг вовсе перестала отвечать.
Все время Николай ходил хмурый и злой - в декабре все его письма остались без ответов. Напрасно он два-три раза на день спрашивал у дежурной по общежитию, нет ли ему письма, и уже подумывал на зимних каникулах съездить к Даше, узнать, в чем дело.
Василий, наблюдая, как Николай томится в ожидании писем, как-то на память прочел из «Евгения Онегина»:
«Мой бедный Ленский!
Изнывая, Недолго плакала она
Увы, Невеста молодая
Своей печали не верна.
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить…»
Николай вдруг изменился в лице.
– К чему ты это?
– хмуро спросил он.
– Сам понимаешь, к чему, - с улыбкой ответил Василий и вдруг поймал себя на мысли, что он скорее злорадствует, чем сочувствует товарищу.
– Нет, Даша не такая, - в раздумье сказал Николай. Стихи произвели на него тягостное впечатление. С тех пор, как Даша перестала отвечать на его письма, к нему не раз закрадывалась мысль, что она, может быть, полюбила другого. Но легкомыслие и измена как-то не вязались с Дашей.