Были два друга

Даша снова уткнулась лицом в подушку. Марье Васильевне хотелось признаться перед падчерицей во всем, но подумав, что это может повлечь тяжелые последствия, воздержалась от своих откровений. Погладила Дашины темные мягкие волосы.

–  Разлюбил, что ли?
– допытывалась Марья Васильевна. Даша молча плакала.
– Плюнь ты, деточка, на него. Найдешь себе получше. Не послушала меня, а напрасно. Ходила бы королевой.

Даша молча слушала вкрадчивые слова мачехи, ей сейчас так нужно слово сочувствия.

–  Встала бы, поела. Я тебе яишеньку сжарю. Ты ведь с утра не ела, а у тебя ребеночек.

–  Спасибо, не хочу.

–  Молочка принесу, сдобную булочку. Скушай, оно и на душе легче будет.

Марья Васильевна сходила в кладовую, потом сама разобрала Даше постель, помогла раздеться. Заботливо поправила одеяло. Сидела у постели до тех пор, пока не убедилась, что Даша заснула. Глядя на печальное лицо в темных пятнах, на припухлые веки и заострившийся нос, подумала: «Извелась-то как! Видно, крепко любит!» Выключила свет, вышла из комнаты. Может, все уладится.

Утром, проснувшись, первым делом заглянула в дверь - на месте ли Даша. Та спала, отвернувшись к стене. «Ну, слава богу. Переболела. Девка хоть и смирная, ласковая, но гордая», - подумала Марья Васильевна. Оделась и пошла готовить завтрак.

Никогда она не была такой обходительной, даже ласковой, как после этого дня. За завтраком подсовывала ей лучший кусочек. Наталья и Люба, косясь на Дашу, в недоумении поглядывали на мать. Они не понимали, что произошло с матерью, чем Даша подкупила ее. Уходя на промысел, Марья Васильевна вызвала дочерей в сени и предупредила их:

–  Если вы будете обижать ее, выгоню вас из дому. Смотрите за нею пуще своего глаза, чтобы она чего не сотворила над собой. Тогда мы все в тюрьме сгнием. А ты, Любка, о письме ни гу-гу. Понятно?

ВЬЮЖНОЙ НОЧЬЮ

С неделю в доме Марьи Васильевны царил мир и тишина, никто никого не упрекал, не подкусывал, если не принимать во внимание мелкие стычки между Натальей и Любой. И Даша пришла к убеждению - люди познаются в беде. Случилось вот с нею горе, и домочадцы будто переродились. Первые дни даже не верилось, что в этот дом могут водвориться мир и тишина.

Даша ходила молчаливая, сосредоточенная. Она не плакала, ее горе будто ушло в глубь души. Внешне она была спокойна, словно окончательно решила долго мучавший ее вопрос.

Потом Дашу начала пугать тишина в доме. В этой тишине было что-то тревожное, непонятное. Не перед грозой ли это затишье? И она не ошиблась в предчувствии.

Однажды Марья Васильевна, как обычно, с утра ушла на свой промысел и где-то задержалась до позднего вечера. В доме были все встревожены. В полдень испортилась погода: повалил снег, подул сильный ветер при двадцатиградусном морозе. Разыгралась метель.

Марья Васильевна пришла домой в начале двенадцатого возбужденная, злая. Даша почувствовала - быть грозе. Снимая платок, залепленный снегом, Марья Васильевна фыркала, как разъяренная кошка.

–  Сидите в тепле! Прохлаждаетесь! Вам и горюшка мало, что мать чуть в тюрьму не упекли'

–  Ой, мама, мы тут волновались. Что только не думали, - сказала Наталья.

–  И все через вас, дармоедок бессовестных. Сидите тут на моей шее, хлеб в три горла жрете, а мне из-за вас отдувайся, дрожи за свою шкуру, - понеслась Марья Васильевна, как взноровившаяся вдруг лошадь.

Сегодня на базаре ее задержал милиционер, отвел в милицию. Там составили акт, продержали допоздна и, взяв расписку, что она больше не будет заниматься спекуляцией, отпустили домой. За день она так нанервничалась и проголодалась, что сейчас ее всю распирало от злобы. Поворчав на дочерей, Марья Васильевна глянула на Дашу, и ей показалось, что та хмурится.

–  А ты чего губы надула? Хлеб мой жрешь и еще губы на меня дуешь! Приведешь в мой дом щенка - возись с ним, пеленки стирай. Будет тут концерты закатывать. Дом наш опозорила, стыдно людям в глаза смотреть. И еще дуется, бессовестная, - без передышки выпалила Марья Васильевна.

У Даши от обиды сердце сжалось в комок. Закрыв ладонями лицо, она заплакала.

–  Что, правда глаза колет? Ишь, нюни распустила! Сироту казанскую из себя строит. Ты что, думаешь, у меня в доме богадельня?
– все пуще свирепела мачеха.

–  Я не собираюсь сидеть на вашей шее, есть ваш хлеб. Мне обещают работу, - сквозь слезы ответила Даша.

–  Подумаешь, чувствительная какая! Королева!

–  Как вам не стыдно!

–  Пусть тебе будет стыдно! Люди проходу из-за тебя не дают.
– Марья Васильевна посмотрела на дочерей.
– Вот, посмотрите на эту бессовестную морду!

Наталья только и ждала этого. На Дашу посыпались обидные ругательства. Она стояла в углу и растерянно смотрела на своих обидчиц. Глаза у нее вдруг стали сухие

–  Кто вам давал право издеваться надо мной?

–  Ах, так?!
– вскрикнула Марья Васильевна - Вон из нашего дома! Чтобы и духу твоего не было!

–  И уйду!
– сказала Даша, сверкая глазами.

–  Скатертью тебе дорога. Плакать не будем.
– Марья Васильевна схватила с вешалки Дашино пальто, платок и швырнула к ее ногам.
– На… твои наряды.
– Подбежала к комоду, вытащила ящик, где были вещи падчерицы, начала швырять их на пол.
– Можешь убираться. Нечего позорить мой дом, девочек моих развращать.

Даша торопливо натянула пальто, накинув на голову платок, бросилась к двери.

–  Барахло свое забирай.

–  Пусть оно вам останется на вашу бедность, - ответила Даша и выскочила из дому, не застегнув пальто. Бушевала метель, кружа снежные вихри, тоскливо свистела в проводах, наметала сугробы. Даша несколько секунд стояла у калитки, словно раздумывая, куда ей податься, потом стремительно бросилась навстречу пурге. Будто тысячи острых иголок впились в лицо. Она бежала по направлению к железнодорожной станции, падала в сугробы, поднималась и снова мчалась вперед. Ей казалось, что она всю ночь будет бежать сквозь пургу и никогда не доберется до станции. Ветер сорвал с головы шерстяной платок. Даша поймала его и, держа в руке, продолжала свой путь. Бежать по снегу было тяжело, с каждым шагом слабели силы, ветер валил с ног. Она упала, завязла в сугробе, не в силах выбраться из него. Неожиданно пришла мысль: зачем бежать дальше?

Куда спешить? Кому она нужна? Николай бросил, мачеха выгнала из дому.

Лежа в сугробе, Даша коченела от холода. Сначала в пальцах рук и ног была острая колющая боль, стыли грудь, спина. Потом боль начала притупляться. Хотелось спать. И не было вокруг ни ветра, ни снега…

Дальше все было как во сне. Кто-то поднял ее из сугроба, что-то говорил, куда-то вел. Она шла, не сопротивляясь. Не все ли равно, куда ее ведут. Ей теперь безразлично. Пришла в себя в каком-то помещении, где докрасна была раскалена железная печка. Было жарко и душно. Вокруг нее трое мужчин в черных, замасленных ватниках, женщина в шапке-ушанке и полушубке.