Цена светлой крови

Память, однако, молчала, храня свою тайну в запечатанном ларце, и Джумин подумал, что есть смысл опять погрузиться в видения. Если приходят к нему картины прошлого - должно быть, от почивших предков, - то отчего бы не явиться событиям, что связаны с ним, с годами до летаргии? Вдруг он увидит Кайна Джакарру - ведь узнать его нетрудно, Кайн таков, как он, Джумин!
– увидит его в определенном окружении, в каких- то обстоятельствах, что подскажут нужные слова, подтолкнут его память. Стоит попытаться! Не ради обещанной свободы и. конечно, не ради волка Суа и всего тайонельского племени, а потому, что человек без прошлого - полчеловека. А в этом прошлом, как подозревал Джумин, были события чудесные, даже невероятные - взять хотя бы историю с Цоланом и похищением Айчени! Или слова старого Катри, повторенные Никлесом: мол, героическая эпоха завершилась, и миру теперь нужны не герои, а работники... Значит ли это, что он был причастен к каким-то великим героическим делам? Говоря откровенно, Джумин не представлял себя героем - не больше, чем похитителем Айчени.

С мыслью о ней и, разумеется, о Кайне Джакарре, он погрузился в транс. Очевидно, его размышления как-то влияли на картины, возникавшие за темной завесой - Чени сразу явилась перед ним. Она сидела на циновке в богато убранном покое, что открывался на террасу: за пей зеленели деревья с огромными белыми цветами - кажется, магнолии, а дальше виднелись кровли храмов и дворцов и необъятная морская синева. Чени была заметно моложе, чем помнилось Джумн- ну - не женщина в расцвете зрелой красоты, а юная девушка. Она улыбалась, ее глаза лукаво поблескивали, темные волосы рассыпались по плечам, потом зашевелились губы - она что-то говорила, по кому? Джумин не мог разглядеть ее собеседника; возможно, это он сам сидел напротив Чени и любовался ею - в той, прошлой жизни. Приморский город за густой листвой деревьев был плохо различим, и Джумин его не узнавал, хотя помнились ему панорамы многих городов, виденных в мелг-новостях. Впрочем, город мог измениться - старинное убранетво хогана и мачты парусных судов, торчавшие за черепичными крышами, подсказывали, что это видение прошлого. Насколько далекого?.. Джумин терялся в догадках. Уже полвека назад парусные суда стали редкостью, а узорчатые циновки, ковры из перьев попугая, нефритовые светильники и статуэтки богов, отлитые из серебра, считались настоящим сокровищем, место которому в музее. Его ли это воспоминания или кого-то из предков?.. Но Чени, юная, живая и прекрасная была здесь, и значит...

Он не успел додумать мысль до конца, как возник новый мираж, светлая березовая роща и другая девушка, совсем не похожая на Айчени - синеглазая, с золотыми волосами, заплетенными в косы. Она несла воду в деревянных ведрах, каких, пожалуй, на свете не было уже сто лет назад, и подол ее длинного платья колыхался при каждом шаге. Джумин глядел на нее будто зачарованный; мнилось, что эта златовласка столь же близка и дорога ему, как та, с агатовыми глазами, и как Айчени. Она мелькнула легким призраком, исчезла за деревьями, и видения вдруг понеслись едва различимой стремительной чередой. Охота на тигра-людоеда: оскаленные клыки, могучее тело, распластавшееся в прыжке, блеск копья, какие-то люди в одеждах из шкур - подпрыгивают, кричат, разевая рты... Площадь с каменным храмом, дальний ее конец перегорожен стеной, что протянулась между ступенчатыми пирамидами; на площади - битва, вспышки выстрелов, там и тут рвутся снаряды, противники рубят и колют друг друга, а где-то вдали мечется пламя пожарищ... Белесое северное небо, отвесный горный склон, пропасть, в которую спускаются на канатах воины; доспехи, шлемы, щиты, копья с двумя остриями - должно быть, картина давних времен, из той эпохи, когда покоряли норелгов и мхази... Атака конницы бихара: лошади карабкаются на невысокий земляной вал, свирепые лица кочевников все ближе и ближе, и вот уже мелькают кривые мечи, падают под их ударами люди - вероятно, простые ополченцы, ни у кого нет доспеха или военной униформы... Корабли в океане, огромные мощные броненосцы полуторавековой давности: трубы извергают черный дым, стволы метателей нацелены в зенит, волны лижут стальные плиты бортов... Лицо мужчины, грозные черты владыки м воина, губы сурово сжаты, брови над зеленью глаз приподняты к вискам... Другой человек, спокойный и моложавый на вид, но что-то намекает на его немалый возраст; облаченный в жреческое одеяние, он сидит у бассейна, изучая пергаменты с записями...

Многое увидел Джумин и многие люди явились ему, одни - уроженцы Эйпонны, другие - из Лизира, Азайи или риканских земель, и были среди них мужчины и женщины, охотники и торговцы, мореходы и воины, певцы и плясуньи, варвары с севера и с берегов Матери Вод. Вставали за ними то пустыни, то лес или морской простор, то полузнакомые города, Инкала или Сериди, Росква или Чилат-Дженьел, Шанхо, Лондах или Хайан, но узнавались они с трудом, так как выглядели иначе, нежели в нынешние времена. Плыли в океане старинные драммары с балансирами, пробирались тайными тропами лазутчики, били в барабаны мускулистые бронзовокожие парни, парил над тайгой воздушный корабль, мчался состав одноколесника, шли воинекие отряды... Многое увидел Джумин, столько, что, казалось, десять жизней не вместят эти картины, это многообразие фигур и лиц, убранетв и одежд, эти бесконечные дороги, мосты и здания, рудники и мастерские, гавани, крепости и храмы. Но лицо Кайна Джакарры, так похожее на собственный его облик, Джумину не явилось.

Очнулся он вечером, когда служители стукнули в дверь. При несли тюленье мясо, но воды по-прежнему не было, и Джумин, бросив взгляд на приоткрывшееся оконце, отвернулся. Он не испытывал жажды п голода, хотелось лишь одного - чтобы его оставили в покое. Он закрыл глаза, привалился спиной к стене и сделал вид, что уснул, а потом и в самом деле погрузился в сон. И снилось ему, будто стоит он на высокой земляной платформе, целом искусственном холме с плоской вершиной, застроенной то ли дворцами, то ли храмами. Их стены белого камня виднелись меж стволов магнолий, чьи зеленые глянцевитые листья защищали от жаркого солнца и дарили прохладу, а цветы наполняли воздух приятным ароматом. Холм с его постройками - вероятно, жилищем местного владыки - возносился над домами, городские улицы сбегались к морю, и там, в гавани, дремал среди прочих судов большой старинный парусник. Джумин стоял на самом краю платформы, и рядом с ним была Айчени, та юная девушка, что виделась ему недавно. И говорила она, показывая на город и море: «Вот Цолан, любимый мой, вот место, где мы встретились впервые, и вот корабль, на котором ты меня увез. Корабль «Хитроумный Одисс», а акдама его зовут Рувейта. Он с Синцила, а в команде только мхази, люди его племени. Помнишь?» «Когда это было?» - спросил Джумин в своем сне, и Чени ответила с улыбкой: «О, много, много лет назад! Должно быть, прошло гораздо больше века, но ты спал, мой вождь, и не заметил, как пробежало время». «Это невозможно, - возразил Джумин.

– Никто не может прожить больше столетия, ни во сне. ни наяву. И потом, взгляни на нас, Айчени, на себя и на меня: мы молоды! Как такое могло случиться?» «А ты еще не понял?
– послышалось в ответ, и девушка, гавань и город с его дворцами стали будто бы растворяться в воздухе.
– Ты еще не понял?
– донеслось до Джумина затихающим эхом.
– Не понял, кто ты и кто я?»

Джумин пробудился. Обострившееся чувство времени подсказывало, что прошло два кольца или чуть больше, но ему уже не хотелось спать. Он сидел у бревенчатой стены, размышляя над словами Чени. Кто ты и кто я... В самом деле, кто?.. Мысль, пришедшая к нему, казалась невероятной. Мало того, чудовищной!

Он едва слышно зашептал, повторяя слова из Книги Тайн:

– Каков срок человеческой жизни? Тридцать лет, и еще тридцать, и, быть может, еще десять... Вы же, избранники богов, будете одарены годами вдвое и втрое против других людей, но появятся среди вас такие, чей срок будет вдвое и втрое дольше вашего. Не завидуйте им, ибо тяжела их участь: долгая жизнь на излете своем жжет огнем ненависти п горька, словно земляной плод. Горечь эту понесут они людям словно посев зла; немногим суждено, не очерствев сердцем, справиться с болью утрат и сохранить в себе человека...

Голос Джумина дрожал, звуки умирали в тесной каморке; они, как и сам он, были в заточении и не могли выбраться наружу. Но это не изменяло смысла слов.

– Разве жизнь жгла меня болью утрат? Разве была она горька, так горька, что я ее возненавидел? Возможно ли такое?
– произнес Джумин.

Потом вспомнил о тех, кто являлся ему в видениях, о множестве мужских и женеких лиц, среди которых несомненно были его друзья и родичи, его возлюбленные и, может быть, его потомки; и, вспомнив о них, он подумал, что все эти люди мертвы. Все они уже в Великой Пустоте, все, кроме Чени! И это значит, что он терял и терял, пока утраты его не сломили... Ведь есть предел у бед и горестей, есть тяжесть, непосильная человеку; ту меру страданий, что превосходит ее, может вынести лишь бог. Ибо сказано в Книге Тайн: бог наделен бессмертием, силой и мудростью, а человек - только телом, разумом и свободой... И он, Джумин, распорядился этими дарами: выбрал свободно свою участь, в которой тело его погрузилось в сон, а часть разума - та, в которой хранится память, - просто исчезла.

Так это было или не так?.. Или случилось с ним бедствие, которое он вынести не смог?.. Что взвалила на него судьба?.. Тот лишний камень, что ломает хребет тяжело груженному верблюду?.. У него не имелось ответов на э ги вопросы, но уверенность и том, что прежняя жизнь была непростой и, вероятно, очень долгой, росла с каждым мгновением. Его интерес к проблеме долгожительства казался теперь Джумину неким инетинктом, подсознательным движением души - ведь увлекла его именно эта тайна, а не другие загадки канувшего в вечность прошлого. Видимо, он был потомком тех древних сагаморов, что упоминались в старинных рукописях как светлорожденные, и то, что было сказано о них, то, что он, сообразуясь с мнением историков и собственным здравым рассудком, считал легендами, являлось правдой. Пусть не все, но многое... Вряд ли семьи владык происходили от Арсолана, Коагля и остальных богов, как утверждала Чилам Баль, но жили они дольше века и не старились до своих последних дней. Это было истиной! Джумин ощупал лицо и убедился, что кожа все так же свежа и упруга, и что морщин у него не прибавилось.

Утром в камеру явился батаб Чингара. Он уже выглядел пристойно: синяк под глазом исчез, бровь была в порядке, и только рукой он двигал с заметным усилием. Покосившись на плошки с нетронутой едой, батаб, хмуро буркнул:

– Рыбы, значит, не хочешь? Ну, куропаток на вертеле не дождешься!

Джумин молчал. Сидел, скрестив ноги, на полу и глядел в угол.

– Через пару дней рыба протухнет, но ты ее сожрешь, - пообещал батаб. — Сожрешь и еще попросишь. Голод всех делает покорными.

В ответ - ни слова.

– Сегодня и завтра с тобой говорить не будут, - произнес Чингара.
– Сиди, тар, думай. Думай о том, что есть у тебя две дороги: одна - обратно в Куат, другая - в ближайший снежный сугроб. Тут водятся серые лисы, и они голодны. Не успеешь замерзнуть, как тебя сожрут.

Дверь захлопнулась.

Джумин негромко запел, и была та песня Погребальным Гимном. Вдруг привиделись ему огонь и развороченные бревна, руины строений и ангаров, разбитые машины и мертвые тела в великом множестве - сотня или больше. Он не знал, откуда пришло это видение, но не сомневался, что в какой-то из дней все случится именно так, и что день этот не за горами. Стоило оплакать погибших заранее, ибо другого времени для этого не будет.

Закончив Песню, он снова погрузился в тране. Джумину казалось, что теперь его забытье стало глубже, и темный занавес в его сознании раскрылся по другому - не отдернулся в стороны, явив ему реальность прошлого, а как бы растаял в пустоте. Картин, ставших уже привычными, он тоже не увидел - вместо них висело в черном бездонном пространетве нечто огромное, округлое, зелено-голубое, пересеченное серыми и белыми полосами. Этот объект выглядел очень странным - Джумину было ясно, что перед ним гигантский, невообразимых размеров шар, который должен представля ться ему диском, таким же, как солнечный и лунный, однако выглядел он как-то иначе, непривычно для человеческого глаза. Внезапно он понял, что смотрит на эту сферу со всех сторон, с множества точек зрения, смотрит десятками или сотнями глаз, окружающих шар и нацеленных на его поверхность. И хотя сам Джумин пребывал в неподвижности, эти глаза перемещались; управлять их полетом он не мог, но ощущал его как непрерывное стремительное скольжение. Они летели над...