Чабор

— Добро, волхв, — сказал Владимир. — Как только Псор и Всемил встанут на ноги, дам тебе вольную с охранной грамотой. Будешь вольным от податей, но не от законов, учти это. Как липа отцветёт, я поеду в Киев. Всемил должен быть со мной, живым и здоровым. Смотри, Ортай, без всякого там. Чуть что — на том свете найду, ты меня знаешь.

Берег, ты свидетель, княжеское слово даю, что выполню обещанное, — князь по старинке поднял правую руку ладонью вперёд.

…Через месяц зацвела липа. За всё это время Ортай лишь четырежды выходил из Слободы в лес, за корешками да травами. Из дома, где находились Всемил и Псор, волхв — всё же будем называть его так — выходил немногим чаще. В общем, старался, как мог. В дом никого не пускали, да никто, по понятным причинам, особенно-то туда и не совался.

До сих пор обозлённые боярские родственники ходили к князю жаловаться на Берега, требовали наказать его за скрытность и за то, что странным образом уцелел там, где пострадали их сердешные родичи. Владимир молча выслушивал их, но ничего не предпринимал. Он прекрасно знал, о чём пекутся эти люди.

Всегда, стоит только заболеть молодому ли, старому, так, чтоб с постели с недельку не вставать, найдутся родственники, которые, оказывается, в нём Души не чают. И чем богаче больной, тем неожиданнее и сильнее его начинают любить и ценить, с тайной надеждой на завещание. Такие родственники и похоронят за свои деньги, только б разделить твои.

Псор и боярин Всемил уже довольно долго болтались между небом и землёй, а потому их родственники начинали заметно нервничать. Поскольку на Владимира и жаловаться-то некому, выше только Боги, то действия полесского волхва даже не обсуждались. Хоть по приказу самого князя и перебили тех волхвов видимо-невидимо, а вот пусть поживёт один пока, раз сам князь не против.

Излечит полешук «порченых» или нет, будь он хоть сам чёрт, а жаловаться некому. Вот и шумели родственники, сотрясая воздух и брызгая слюной, понося недосмотр Берега, из-за которого и маются Всемил и Псор. Дурная кровь, разбуженная затянувшейся кончиной прокажённых, вскипала бурно лишь в палатах князя, но за их порогом все затихало.

Встречая Берега, сердобольные родственники вовсе опускали глаза. Конечно, ведь совестно поносить человека за его спиной, да уж больно «заметно» надо было «любить» умирающих, непременно заметнее других, и ругать Берега тоже. Конечно, в глаза-то никто не рискнёт что-то сказать княжескому гридню. Берег удалец такой, что если по лбу кому щёлкнет, то и сапоги свалятся…

Вскоре начал отходить цвет липы. Не суждено было сбыться тяжбам боярских родственников. Сдержал волхв своё слово.

Бледное, усталое лицо Всемила светилось улыбкой. За долгое время болезни он впервые вышел во двор. Следом на свет божий, щурясь появился и Псор. Боярскому сподвижнику за надменность и несдержанность в общении с берецким колдуном серьёзно досталось на орехи. Его кожа и после лечения оставила на себе печать изувера в виде безобразных тёмных пятен и следов кожной коросты. Но, так или иначе, это уже был Псор. То, чем он был совсем недавно — красное, бесформенное и жуткое существо — исчезло. Теперь воин боярской свиты понимал, что имел в виду колдун, говоря «бывает, что и сам хотел бы со своей шкурой расстаться, да не можешь». Псор и сейчас с ужасом вспоминал тот страшный зуд, избавление от которого ему виделось только с потерей кожи, а, стало быть, и жизни.

Боярин Всемил медленно пересёк пустой двор, подошёл к волхву и низко поклонился ему до самой земли. Бледный, измотанный недосыпанием и ещё не зажившими ранами Ортай взял его за плечи и потянул вверх, принуждая подняться.

— Ну что ты, боярин, — выдохнул он, — не нужно мне этого. Ведь не по своей же воле лечил я тебя, ты это знаешь. Вылечить человека — дело доброе, да ведь меж мной и Красным торг «ты мне — я тебе», а это не благо. Так что не прогневайся, боярин…

— Мил человек, — вздрагивая от нахлынувших слёз, ответил Всемил, — что тут… — он смахнул сухой ладонью горькие капли, — что бы ты ни говорил, а я до конца своих дней буду тебе благодарен. Жить без этого недуга… просто счастье! Ты вытянул меня из лап хворобы, и я этого не забуду. Запомни: мой дом для тебя всегда открыт, и нет мне ныне важнее дела, чем твоё. Ты не просто спас меня и Псора. Я словно заново родился, понимаешь?

Волхв опустил взгляд.

— Успокойся, боярин, успокойся! — куда-то в сторону сказал он. — Я ведь ничего особенного не сделал. Только поднял тебя на ноги, уж дальше дело твоё. Сам себя строй, как дом. Выстроишь правильно — будет тот дом стоять, а нет — рухнет всё, что строил ты, строил я, строил Род. И тебя это касается, воин, — волхв обратился к Псору. — Нелегко тебе будет жить-то. Чёрный колдун связал твоё «Аз[iv]» с хворью. Твой лик сохранил печать знакомства с пекельным миром. Теперь ты, Псор и твоё подпорченное Аз неразлучны до тех пор, пока так же, как и боярин, не сотрёшь эту печать благими делами своими. То великий труд. Вдумайся в мои слова.

Все те, кто, как и ты, остановился всего лишь в шаге от Пекла, барахтаются в огненной реке Чистилища. Из него ещё есть выход, но, как я уже говорил, через страдания, а тако же добрые дела и думы. Только это может сделать тебя прежним, и даже лучше того, но! те же думы и дела, но недобрые, могут призвать к тебе Бога Йаму[v]. Падшему в Пекло не дают спасения ни Суд Предков, ни всемилостивый бог Удрзец[vi]. Обратно из мира Тёмной нави пока ещё выхода нет.

Древние вещают, что где-то над землёй парит незримо город демонов, называемый «Золотая Крепость». Дравиды называют её Хиранья-Пур. Там, в пыточных порубах, содержат все падшие души. Сейчас мы стоим на пороге тех непростых времён, когда все наши миры будут умощены такими, как твоя, полонёными человечьими Душами.

Волхв тяжело вздохнул:

— Идите же, боярин, скажите князю Красному, что Ортай своё обещание выполнил, теперь его черёд.

[i]Имеется в виду — с людьми с кожей цвета, отличающегося от белой.

[ii] Некопный Князь— не избран Копой или Вече, а принявший сие звание по наследству.

[iii]Подвалом

[iv]«Аз» — образ человека, включающий в себя не только фиксируемую другими людьми внешность, то есть «Я». Азъ это и: каждая клеточка его тела, и энергетические оболочки этого тела, и Духовно, Душевное составляющее человека, и его мысли, и даже его слова, и поступки.

[v]Бог смерти Йама.

[vi]Бог Удрзец — распределяет души умерших после Суда Предков.

ЛАРЬ 2 КЛУБОК 10

КЛУБОК 10

…Зимним морозным вечером к дому волхва на краю Слободы шёл человек. Огромная, вмёрзшая в небо луна освещала ему путь, бросая длинную причудливую тень на искрящийся серебром снег.

Стояли трескучие, лютые морозы. Неподвижный воздух, сдавшись в ледяной плен, затруднял дыхание, жадно хватал за нос, щёки, уши — всё, что не спрятано под тёплую одежду или не укрыто от его внимательного взгляда. Студень месяц шутить не любит, и чем длинней твой путь, тем настойчивей попытки злыдня-мороза пробраться под одежду, уцепиться зубами за озябшие пальцы или неумело обмотанные онучами ноги…

Человека, шедшего окраиной Слободы по протоптанной в глубоком снегу узкой тропинке, мороз не пугал. Овчинный тулуп, шапка да сапоги из волчьей шкуры надёжно хранили драгоценное тепло.

Добравшись до места, ночной гость поднялся на высокое крыльцо, едва не свалившись на покрытых утоптанным снегом ступенях, и гулко постучал в дверь.

Вскоре в сенях послышался слабый скрип половиц.

— Кто там? — глухо отозвался хозяин.

— Ортай, это Берег. Пустишь обогреться?

Шухнул увесистый деревянный засов. Дверь недовольно хрустнула, но не поддалась.

— Толкни снаружи, — попросил волхв, — примёрзла, собака.

Берег плотно налёг на дверь, и та, изрыгая скрипучие и визжащие ругательства на своём дверном языке, неохотно открылась. Волхв впустил гостя. Ворвавшийся в сени ветерок едва не погасил его маленький смоляной светильник. Прикрывая его рукой и пританцовывая на промёрзшем полу, хозяин махнул гостю и спешно отправился в тёплое жилище.

В протопленном доме Ортая пахло хвоей и травами. За полгода проживания здесь волхв, похоже, так и не обвыкся с внушительными размерами своего терема. Несмотря на общую ухоженность и порядок, он всё равно казался необжитым. В обиходе был лишь самый мизер посуды и прочей домашней утвари…