Chercher l'amour… Тебя ищу

— Стас, у меня есть сын, — спокойно говорю.

— Поздравляю! — сослуживец отстраняется и с прищуром всматривается мне в лицо. — Когда родился? Ты, блядь, женился, что ли? Почему не пригласил? Как жену зовут? Колись уже, раз я тебя поймал.

Поджимаю губы и сильно-сильно отрицательно мотаю головой.

— Извини, братуха, ни хера не понял, — он скалит лошадиные, пожелтевшие от никотиновой смолы зубы.

— Игорь, — охрипшим голосом отвечаю. — Это имя моего сына, ему скоро будет четыре года…

— Ни хера себе, Мудрый, ты даешь. Он точно твой? — хихикает скотина. — Тихо-тихо, не сверкай карими огнями. Всякое на гражданке бывает. Нашел женщину с прицепом, я так понимаю. Красивая? Ты официально…

Он ведь был тогда? Здесь был? Он видел Юлю? Вероятно, разговаривал с ней, что-то сообщил, возможно, этот Рохля сальность ей сказал и против меня вооружил.

— Стас? — приглушенно начинаю.

— Угу, — становится к родимой части передом, гладко выбритым лицом, а в мое плечо, как идиот, толкается. — Не могу поверить, что ты пришел, Мудрый. Ромка, Ромка…

— Ты ведь прибыл к нам туда на полгода позже, — как будто что-то из давно забытого припоминаю. — Вы подвалили, когда мы были на марше. Перехватили группу, помнишь?

— Да, все верно.

Он должен помнить, значит, должен точно знать. Стас способен дать ответ на мой простой вопрос.

— Ко мне не приходила девушка сюда? — сипну и вынужденно кашляю, Рохлин, прикладывая силу, бьет ладонью по моей спине. — Убери на х. й! — вздрагиваю, как ошпаренный кипятком. — Убери руки, пидор!

— Ты…

— Два метра от меня держи четко, ровно. Не пересекай черту. Отошел! — отскакиваю сам, не дожидаясь его исполнения. — Что вытаращился? Руки не распускай. Вырву из уключин, не поймешь, как подрочить не сможешь.

— Святой?

— Ю-л-я! — каждую букву высекаю, словно алфавит на плацу перед генералом выдаю. — Юлия Смирнова. Невысокая, — сверкая нехорошим взглядом, рукой показываю женский рост, — где-то приблизительно такая. Темные волосы, аккуратная родинка на лице, тонкие черты и…

— Я не помню, — с выпученными глазами он покачивает головой. — Я бы запомнил девушку, ты же знаешь. А кто она? Тут был жуткий беспорядок, Свят. Нас тасовали, как Господь им по ночам шептал, начальство прессовали, всех в жопу на убой подгоняли сапогом. К тебе никто не приходил. По крайней мере, в мою смену точно. Если бы тебя искали, я, что ли, бы не передал? Кто эта Юля? Смирнова, Смирнова, Смирнова? — пытается, пытается, пытается, сильно напрягается и тут же срыгивает жалкие потуги, но у него ни хрена не выходит, вспомнить Юльку у Рохлина не получается. — Твоя жена?

— Неважно!

Да как я мог? Как мог заподозрить друга в том, что он что-то знал, но мне об этом не сказал. Это подло, «Святик», подло. К тому же очень плохо контактирует с офицерской честью, да и на слова присяги не ложится выдуманный на ходу мотив.

— Что у тебя случилось, Мудрый? Ты другой! Где улыбка, где эти ямочки на щечках, где блеск в глазах, где румянец? Зарос, как леший. У тебя ж типа сынишка есть. Приучаешь парня не бриться смолоду? Патлы отрастил. Тебе, конечно, хорошо, чем лысым бобриком, да и бабам нравится, когда у козлины есть топорщащийся членом чуб. Ты сам сказал, что… — рукой показывает «сторожам», чтобы открыли двери. — Проходи.

Мальчишки по инерции вытягиваются и зачем-то приставляют к вискам вытянутые пальцы, приготовленные старшему на честь.

— Здравия желаю, — горланят, но звание козлята предусмотрительно мне не добавляют.

— Вольно! — шиплю в ответ, не поднимая головы.

— Товарищ полковник…

— Слушаю! — пока я, не сбавляю скорости и не меняя направления, прохожу, Стас останавливается возле парня, которому недавно делал офицерское вливание насчет неуставного вида.

— Разрешите обратиться?

— Издеваешься? Ты уже обращаешься, а я сказал, что слушаю. Ну?

— Не положено, — слышу, как мальчишка шепчет Рохле.

— А ничего не произошло, Симаков. Тут все свои, а чужие здесь не ходят. Отставить разговоры и не бздеть. Я тут главный, я дежурный…

— Вам виднее!

— В оба, черти, смотрим, а в спину не следим, — отдает приказ караульным, а мне шипит. — Машина в старом боксе, Святой. За ней следили, если что.

Сказать «спасибо» и поклониться до земли?

— Не бери в голову, Стас, — не поворачиваясь, отвечаю.

— Как скажешь, — скучно произносит, а затем неслышно для окружающих, но для меня довольно четко добавляет, — тыловая крыса. Миролюбивый т-р-р-р-у-с…

А Рохлин не соврал. Прижимаю нераскачанный рычажок и открываю блестящую, вылизанную, напомаженную тяжелую родную дверь.

«Ну, привет!» — бормочу себе под нос, пока заношу на сверкающую трубу ногу и, оттолкнувшись от хромированной подножки, заталкиваю тело внутрь пахнущего хвоей теплого салона.

Машина громко выдыхает, похоже на то, как полусонный гигант расправляет согнутые неудобным положением плечи, затем поскрипывает чистой темной кожей, крякает и стонет, когда я провожу рукой по коричневой консоли, вскрытой дорогой мастикой.

«Не обижали, детка?» — прикладываюсь лбом о рулевое колесо. — «Все на месте, боевая подруга?» — поднимаюсь, чтобы встретиться с огромным зеркалом глазами, прошиваю взглядом заднее сидение, наткнувшись на непростое воспоминание, связанное с этим местом, опускаю голову, закрываю глаза и, сцепив зубы, вою повернутым на совести кретином. — «Су-у-у-у-ка, Кол, прости!».

Я был счастлив… Был очень счастлив с Юлькой. В этом мирном городе: на его забитых под завязку улицах, в жутких пробках в каждый будний день, на парковках перед торгово-развлекательными центрами, возле ее дома за углом, на подъездной дороге; в маленьких кофейнях, в итальянском ресторане; еще в мотелях, на реке, на том облезлом скрипящем от двух взрослых покачивающемся на волнах катамаране, когда она, как ненормальная, пищала, пока я целовал ее и трогал небольшую грудь; наверное, я кайфовал от нашей близости в палаточном дешевом кемпинге, конечно же, на нашей набережной, возле колоннады, на темной лавочке в старом парке, когда она сидела на моих коленях и шептала в ухо чушь. Я был счастлив!

С ней…

С Юлой…

С Юлией Смирновой Мудрый Святослав счастлив был…

Везде!

Я был счастлив в случайном доме, куда мы завернули, когда возвращались из проведенных вместе выходных на банном озере, которое с визитом посетили, чтобы встретить на двоих рассвет, проводить закат, пожарить шкворчащие на шампурах охотничьи колбаски.

«Юль?» — обращаюсь мысленно к той, с которой грубо поступил четыре года с небольшим назад. — «Юль?» — бьюсь затылком о подголовник кресла. — «Прости, любимая, прости…».