Черная вдова

– Брось, - недоверчиво посмотрел на нее Глеб.

– Сам пойди посмотри.

Глеб торопливо вытер полотенцем пену с рук и двинулся вслед за женой в спальню.

Лена в какой-то нервной лихорадке вынимала из трельяжного ящика свои украшения - клипсы, сережки, браслеты, кольца, нитки жемчуга, броши. Все это было в основном недорогое, для разных нарядов. Подарки самого Глеба, его и ее родителей. Но драгоценности, что хранились в футлярах с монограммой, исчезли. Кроме перстня, который Лена надевала на концерт.

– Видишь, нет!
– истерично крикнула она, демонстрируя пустые коробки.

– Нету!

– Успокойся, Фери!
– проговорил Глеб. Он побледнел, на лбу резко обозначились две продольные морщины.
– Может, ты сунула куда-нибудь? Вспомни!

– Что я, чокнутая, да? Перед отъездом на концерт видела! Понимаешь, тут все лежало, на месте!

Швырнув пустые футляры на трельяж, она прижала кулаки к глазам и тонко заголосила.

– Фери, Фери...
– растерялся Глеб. Он обнял жену за плечи, но она оттолкнула его, плюхнулась на постель и заплакала навзрыд.

– Что... скажу... папе?
– сквозь слезы выдавила она из себя. Прокутили, да?

У Глеба на скулах заходили желваки. Он зябко поежился, переступая с ноги на ногу.

– Ну, делай же что-нибудь!
– взвизгнула Лена.
– Чего стоишь? Конечно, это не твое!

– Заткнись!
– вдруг заорал Глеб.

Лена от неожиданности замолчала и со страхом посмотрела на мужа.

– Прости...
– пробормотал он.
– Прости, Фери... Я понимаю... Но нельзя же так убиваться.
– И стал гладить ее по голове.

Лена схватила его руку, прижала к губам.

– И ты извини, - тихо прошептала она.
– Я вела себя отвратительно. Дурочка, это точно. Но... Это ведь не какая-нибудь бижутерия! Сам знаешь бриллианты, платина, золото. Отец с ума сойдет!

Глеб распахнул шкаф.

– Ты что?
– удивилась Лена.

– Нас обворовали! Понимаешь, здесь кто-то был!
– зловеще-спокойно сказал он.

И только теперь до нее дошел жуткий смысл происшедшего. Лена встала и принялась вместе с мужем осматривать вещи.

Его и ее кожаные пальто висели на месте. Мохеровая шаль и свитер тоже. Нетронутыми остались и многочисленные платья Лены, коробки с туфлями, костюмы Глеба, его кожаный пиджак и ни разу не надеванные мужские немецкие сапоги "саламандра".

– Тут все вроде цело, - мрачно констатировал Глеб.
– А в комнате?

– Глеб, вода!
– вспомнила Лена.

Со словами "ах, черт!" он побежал в ванную. И вовремя. Пенная шапка уже вываливалась из ванны. Глеб закрыл краны и вернулся к жене.

– Оденься, - сказала она.
– Простудишься.

Он натянул на себя спортивный костюм "адидас", и оба супруга пошли ревизовать большую комнату.

Первым делом занялись стенкой. Лена дотошно пересчитывала хрустальные вазы, фужеры, наборы с богемскими рюмками и бокалами. Затем осмотрела ледериновые коробки с серебряными столовыми приборами.

Все было на месте. Как и прочие дорогие и недорогие безделушки: фарфоровые статуэтки, настольные зажигалки, паркер с золотым пером, китайское блюдо семнадцатого века, севрский сервиз.

Радиоаппаратура - а она стоила очень дорого, все японского производства: "сони" и "джи-ви-си" - не заинтересовала вора.

– Смотри, и дубленка моя здесь, - показал на вешалку в прихожей Глеб.

– Наверное, фасон не понравился, - мрачно сострил он.

– Ты еще шутишь, - вздохнула Лена.

– Что же теперь - вешаться?
– усмехнулся муж.
– Но как они вошли?
– Он осмотрел входную дверь, замки.
– Вроде все цело.

– Что гадать, - сказала Лена и, неожиданно для себя, решительно произнесла: - Вот что, Глеб, звони-ка Игнату Прохоровичу! Срочно!

– Погоди, - отмахнулся он.

– Так время!.. Понимаешь? Время дорого! Воры успеют скрыться!

– Не волнуйся, - осклабился Глеб, - уже скрылись.

– Ну, знаешь!
– возмутилась Лена.

– Ради бога! Пожалуйста!
– Глеб направился в комнату, снова начиная злиться.
– Сейчас примчится куча милиционеров, начнутся вопросы, допросы. Он снял, трубку.
– Только я хотел бы знать, как к этому отнесется Антон Викентьевич?

– А как?
– удивленно спросила Лена.
– Я думаю, папа поступил бы именно так.

– Ты уверена?
– Глеб, играя трубкой, внимательно смотрел на жену.

И Лена вдруг почувствовала, что твердой уверенности на этот счет у нее нет.

Она почему-то представила себе не отца, а бабушку. Бабу Лику, Леокадию Модестовну. Властную, надменную старуху, которая в свои восемьдесят лет ходила прямо, гордо неся красивую седую голову. И этот вензель на футлярах - Леокадия Гоголева - ассоциировался у Лены с чопорностью и загадочностью матери отца.

Баба Лика занимала отдельную комнату - самую светлую в квартире. Лену приучили входить к бабушке только с ее разрешения. Но Лену туда и не тянуло, хотя у Леокадии Модестовны было множество диковинных, красивых вещей. Ширма, обтянутая шелком, разрисованная хризантемами, фарфоровый божок с монгольским лицом, который долго качался, если его тронуть; веер из черных пушистых перьев: негритенок в чалме, атласных шароварах и с серебряной саблей в руке; альбом семейных дагерротипов в красном сафьяновом переплете.

Баба Лика редко выходила из своего обиталища. Она словно презирала мир настоящего, оставаясь там, в своем прошлом.

В дни бабушкиных именин (не рождения, а именин!) отец с утра просил Лену одеться понаряднее и навестить Леокадию Модестовну с поздравлением. Старуха сидела у окна в кресле в торжественном темном платье из кастильских кружев. Она, касаясь холодными сухими губами лба девочки, говорила:

– Спасибо, моя милая...
– И закрывала глаза, словно засыпала.

Лена, боясь нарушить малейшим звуком ее забытье, тихо удалялась.

Месяца за три до смерти - Лене тогда было пятнадцать лет - баба Лика неожиданно сама пригласила ее в свое логово (так про себя называла девочка комнату старухи). Усадив внучку на старенькое канапе, она достала резной, инкрустированный перламутром и серебром ларец, открыла его ключом, висевшим на шнурке на шее.

– Елена, - торжественно проговорила Леокадия Модестовна, - это все достанется тебе...

Негнущимися, малопослушными пальцами она разложила на диванчике красивые футляры с золоченой монограммой.