Черные ножи 4

— Зачем он тебе? — Яков запыхался, но держался четко за моей спиной.

— Так надо…

Я считал, что все рассказал еще в прошлый раз, и повторяться не хотел.

Первая камера была пуста — лишь кровать без матраца и упавший на бок стул.

Вторую камеру мы взломали легко, лишь сбив запор на двери. Внутри — картины на стенах, ковры на полу, тихая музыка, струившаяся из патефона. Запах вкусной еды.

— Да тут две комнаты! — восхитился Яков. — Царские хоромы!

В первой комнате мы никого не нашли, а во второй…

Мужчина пытался взломать еще одну дверь, ведущую в коридор, но ничего не получалось, и теперь он обернулся на нас с испугом во взгляде и попятился к стене.

Я сунул Якову в руку пистолет.

— Сделай это. Не думай. Просто стреляй!

— Почему не ты? — спросил Джугашвили, принимая оружие.

— Так будет правильней. Я здесь чужой, а ты сегодня меняешь историю!

Он тяжело вздохнул и разрядил всю обойму в грудь и лицо пленнику.

Я подошел к телу и проверил пульс.

Степан Бандера был мертв.

Глава 23

Это не была жестокость или безжалостность, и я не чувствовал ни малейшего сожаления, хотя только что участвовал в убийстве безоружного человека.

Хотя нет, убийством я бы произошедшее не назвал — это была казнь.

И я очень надеялся, что мы совершили правое дело, предотвратив многочисленные преступления и бесчинства, которые должны были произойти в будущем под знаменем этого имени, которое я даже произносить вслух не хотел.

Все, что я чувствовал — невероятное облегчение, словно камень с души.

Чтобы изменить мир иногда приходится марать руки, но пусть уж лучше это сделаю я, мне не привыкать, чем кто-то другой.

Светлое будущее невозможно без темного прошлого.

И пусть это глупость, но я верил, что Эра милосердия возможна. Что люди могут стать и чище, и добрее, но для этого нужны предпосылки. Общество и воспитание обязаны сделать из человека — Человека, и советский строй был, как никто другой, близок к этому.

В детстве само понятие «насилие» казалось страшным и мрачным. Убийства в фильмах и книгах живо воспринимались психикой, оставляя свой след. Но прошло несколько десятков лет, и детям с яслей начали внушить, что насилие — неотъемлимая часть жизни. И новые поколения не получили ту детскую «прививку доброты» и оказались подвергнуты совсем иной методике воспитания, построенной на грязи, лжи и смерти.

Я очень хотел, чтобы в этом мире, куда я попал волею случая, все пошло немного иным путем. И я делал все возможное для этого.

— Что дальше? — Яков был взволнован.

— Дальше? — я задумался. — Будем выбираться из этого проклятого места!..

Мы вышли из «Целленбау», хотя, по хорошему, нужно было проверить и другие камеры, где немцы держали особо ценных объектов, которых планировали в дальнейшем использовать в своих целях. Тот же Мельник, наверняка, сидел где-то по соседству.

Но… двойного убийства мне хватило. Надеюсь, остальных покарает сама судьба, рок или, если угодно, фатум. Кому как нравится. А с меня на сегодня достаточно.

Точнее, воевать я был готов и дальше, но с оружием в руках против таких же вооруженных врагов. Чтобы все по-честному!

— Если ты вдруг выживешь и доберешься до наших, расскажи им обо мне! — попросил я, безрадостно оглядывая обстановку. — Пусть знают, что Дмитрий Буров был, сука, героем, честно дрался до последнего и пал смертью храбрых!

Яков мрачно кивнул, не питая особых иллюзий на счастливое будущее.

Побоище на улице все не стихало. У стены добивали пойманного эсэсовца, методично размазживая его голову камнем. Рядом, у стены барака, трое заключенных навалились на солдата. Двое держали, третий душил. Солдат дергался, пытаясь вырваться, но я видел, что ему конец.

Особый лагерь Крюгера полыхал. Над бараками клубился черный дым. Производству фальшивых купюр и документов пришел конец. Работники подожгли машины и сами бараки. Надеюсь, хоть остались живы.

Но не все было радужно.

Как раз в этот момент внешние ворота распахнулись и на территорию лагеря въехали три броневика, за которыми строем шло не меньше пятидесяти солдат.

Наш пулемет на вышке на мгновение замолчал, а потом начал разворачиваться к новым противникам, но пушка одного из броневиков гулко ухнула, и снаряд угодил прямо в вышку, снеся половину смотровой площадки.

— Дьявол! — вскрикнул Яков. — Так мы долго не продержимся!

Я вполне разделял его точку зрения. Три броневика, автоматчики и разрушенная вышка практически не оставляли нам шансов на успех. Даже если кто-то все же сумеет перебраться через стену, то большинство все равно полягут здесь.

— Убивать всех! — услышал я громкий приказ на немецком, обращенный к эсэсовцам. — Никакой пощады!

Да это же Алекс вылез из того места, где прятался последние четверть часа, и начал руководить процессом. Вот же гнида!

Я навел пистолет на фон Рейсса и нажал на спусковой крючок.

Мимо!

Еще раз, и снова мимо.

Как же так? Ведь обычно я стрелял метко. Видно, госпожа удача пока берегла немца. Поглядим, надолго ли?..

— Огонь!

Автоматчики ударили слаженно и четко, расстреляв всех, кто был поблизости. Сейчас они не разбирали ни своих, ни чужих, просто уничтожали каждого, кто попадался на их пути.

Я увидел, как один из заключенных, с оскаленным от ярости лицом, бросился вперед, занося топор для удара. Он прекрасно понимал, что максимум — заберет с собой кого-то одного.

— Огонь!

Не забрал никого.

Сразу три автоматные очереди прошили его худое тело, изломав и отшвырнув в сторону.

Еще один узник с винтовкой в руках, выскочил из-за угла барака, быстро поднял оружие и выстрелил, практически не целясь. Пуля выбила крайнего автоматчика из строя, но остальные тут же сконцентрировали огонь на смельчаке, крест накрест оставив отметины на его нательной рубахе.

Автоматчики шли вперед неспешно, выискивая взглядами новые цели. Аппельплац, усеянный телами, опустел. Каждый, кто мог передвигаться, пытался отползти как можно дальше. Броневики остались стоять у ворот, грозно водя дулами пулеметов и пушек из стороны в сторону.