Черные ножи 4
Шрифт:
Мария уже наполняла шприц раствором, и я приготовился к худшему.
Теперь мне не казалось, что смерть — самый печальный исход. Я боялся, что после «сыворотки правды», сам того не желая, смогу разболтать секреты. И погибнут люди.
Нет, у меня еще оставался путь, которому ни доктор Риммель, ни рапортфюрер фон Рейсс не смогут помешать.
Самоубийство.
Японские самураи прекрасно познали это искусство в самых разных вариациях. Из всех доступных методов мне подходил один — откусить себе язык. Сделать это было непросто, но вполне возможно. Кусать нужно не кончик языка, требовалось
Я не тренировался, но был уверен, что справлюсь.
К тому же, выбора у меня не было. Если сыворотка подействует, то я подведу под смерть десятки людей.
Все очевидно: одна жизнь против многих.
Я был готов.
И все же, поразмыслив, я решил дать себе еще один шанс. Организм у меня был особый, и сыворотка могла на него не подействовать. А совершить самоубийство я смогу в любой момент, так мне казалось.
Содержимое шприца огнем прошлось по моим жилам, заставив крепче стиснуть зубы, чуть не кроша их.
Больно! Даже больнее, чем замерзать в ледяной ванне. И сама боль иной природы, в тебе словно бы поселился огонь, который жег изнутри, и ты ничего не можешь с этим сделать. Если бы у меня были свободны руки, я, наверное, начал бы раздирать себе грудь, пытаясь добраться до источника пламени.
— У него капилляры в глазах полопались! — обеспокоено заметил фон Рейсс. — Не случится ли кровоизлияния? Вы обещали, что я смогу с ним поговорить.
— Доза стандартная, — доктор слегка заволновался, — пациент должен чувствовать себя нормально, но я наблюдаю необычную реакцию. Его организм… активно борется с привнесенным извне источником беспокойства.
Я слышал их разговор, но слова доносились словно издалека, приглушенно. Внезапно заломило затылок. А потом стало тепло и хорошо, боль ушла, тело расслабилось.
— Ты меня понимаешь, Шведофф? — фон Рейсс подошел вплотную и склонился надо мной, вглядываясь в лицо.
— Понимаю, — согласился я. Язык еле шевелился. Во горле пересохло.
— Тогда отвечай быстро и не раздумывая! Твое настоящее имя?
Очень хотелось сказать правду, рассказать все без утайки этому прекрасному человеку, который добр ко мне. Слова почти сорвались с губ. Но поверит ли он в мою историю? Или будет смотреть разочарованно, как на человека, которому он доверился, а тот его подвел.
Впрочем, кто я такой на самом деле? Заключенный Василий Шведов, номер два, ноль, ноль, два? Или рабочий Танкограда Дмитрий Буров? Или же Коренев Никита Алексеевич, капитан танковых войск, командир штурмового меха, входящего в состав роботизированной танковой бригады… и погибший при исполнении в 2040 году?
Какая из этих личностей моя? Как правильно нужно ответить этому важному господину, чтобы он перестал нервничать?
Думал я долго и основательно, но так и не пришел ни к какому выводу.
— Он молчит! — раздраженно повернулся фон Рейсс к доктору. — Вы мне обещали, что он будет говорить!
— Сам не понимаю. Может быть, ввести вторую дозу? Но это может его убить.
— Плевать я хотел на его жизнь! Мне нужно понять, существует ли в лагере
подполье, а мы даже не можем выяснить его имя!Риммель развел руками:
— Хорошо, если вы настаиваете… сестра, повторите укол!
Какие милые, приятные люди здесь собрались. Я широко улыбнулся всем присутствующим, искренне желая им добра.
Мария что-то вколола мне в правое плечо, и я почувствовал, как большая волна накрывает меня с головой.
— Назови свое настоящее имя! — чей-то голос настойчиво звучал в моей голове, слегка отвлекая от внутреннего созерцания красоты.
Почему люди такие настырные? Оставьте меня в покое!
Это я и сказал вслух, а затем вновь улыбнулся, чтобы не выглядеть грубым и невежественным.
Кажется, меня ударили по лицу. Боли не было, но я не понимал, зачем кому-то причинять мне вред? Ведь я, как листок на ветру, парю…
— Кто связной в лагере? Кто устроил побег заключенным? Как погиб капо Осипов? Куда исчез профессор Вебер?..
Очень много вопросов, слишком много, я перестал их воспринимать уже после первого.
Рассказать им все, что ли? Но вроде была причина этого не делать.
Я нахмурился, вспоминая. В голове плыли облака.
Раз причина была, лучше промолчу. Целее буду.
Я не угадал. Удар, еще удар. Моя голова дергалась из стороны в сторону. Наверное, крови много натекло… жаль, не вижу.
Я улыбнулся. Из уголков разбитых губ на стол стекала вязкая кровавая слюна.
— Бесполезно, доктор. Он — словно овощ!
— Уникальная реакция организма. Любой другой болтал бы без умолку, а этот впал в некое состояние защиты. Если удастся искусственно вызывать такое свойство организма, то наши разведчики не выдадут ни единого секрета, будучи схваченными в плен!
— Выходит, он для меня бесполезен?
— К сожалению, да. Вам его не разговорить.
— А барокамера, о которой вы рассказывали?
— Если он пережил препарат, то барокамера его не сломает.
— Тогда завтра с утра его расстреляют!
— Прошу отложить выполнение приказа до прибытия господина рейхсфюрера СС. Я хочу показать ему этого человека… потом же делайте с ним, что пожелаете. Только после казни я заберу его тело и препарирую. Мне любопытно посмотреть на его внутренние органы и мозг.
На лицо фон Рейсса вернулось брезгливое выражение. Он коротко кивнул и вышел.
А я еще раз всем улыбнулся и прикрыл глаза, погрузившись в мир грез.
Глава 21
В этот раз я пробудился от солнечного лучика, пробивавшегося сквозь окно. Сколько же времени прошло с того момента, как мне ввели препарат? Судя по всему, уже наступило утро, а значит, я провалялся в отключке добрую половину дня.
И я еще жив? Это радует, но и печалит одновременно, потому как именно сегодня, после встречи с Гиммлером, меня обещал расстрелять рапортфюрер фон Рейсс.
Никаких негативных ощущений от дикой смеси из наркотиков, которой меня напичкали фашисты, у меня не осталось. Организм прекрасно позаботился о том, чтобы вывести всю дрянь из организма. Полагаю, обычный человек выболтал бы все секреты, которые знал, а после сошел с ума — слишком ядреный коктейль соорудил доктор Риммель.