Черные ножи 4

Эх, мне бы пистолет, чувствовал бы себя уверенней, или хотя бы мой привычный нож, который был сейчас у Насти. Ничего, и так справлюсь!

— Мы выходим! — громко сообщил я.

Двигаться было неудобно, приходилось контролировать тело Гиммлера и постоянно следить, чтобы в случае внезапной атаки со стороны я успел бы прикончить рейхсфюрера. Поэтому шли мы медленно, мелкими шажками, вдоль стены.

Никто не напал, побоялись.

На улице эсэсовцы уже стояли широким полукругом, направив на нас автоматы и винтовки.

Мы спустились вниз по широким каменным ступеням, потом сместились влево от крыльца. Я держал Гиммлера перед собой, как щит, и уперся спиной в стену комендатуры, стараясь восстановить дыхание.

— Вы же понимаете, что не уйдете отсюда живым? — голос Гиммлера звучал глухо, ему было тяжело дышать, слишком уж сильно я сдавливал его шею.

— А кто сказал, что я хочу жить? — я быстро осматривал местность, прикидывая свои дальнейшие шаги.

— Чего же вы хотите?

Смотри-ка, вежливо заговорил, на «вы», не то, что десять минут назад, когда смотрел на меня, как на неодушевленный предмет.

— Хочу, чтобы все вы сдохли, — честно ответил я, — но до всех мне не добраться, поэтому прикончу хотя бы одного…

— Мы можем договориться! — заторопился рейхфюрер. — Вы прекрасно владеете немецким, я этого не знал. Готов предложить вам лучшие условия, если согласитесь сотрудничать лично со мной. Все, что пожелаете!

— Все, что пожелаю? — заинтересовался я.

— Без ограничений! — горячо заверил Гиммлер. — Кроме, разве что, полной свободы действий. Доверьтесь мне, и не пожалеете! Даю слово!

— Довериться тебе? — удивился я. — Слово? А давай-ка немного прогуляемся по лагерю. Ты же сюда с проверкой приехал? Вот мы сейчас ее и проведем! Прикажи всем отойти на десять шагов назад!

Я чуть отпустил его шею, чтобы он мог громче передать мой приказ.

Гиммлер повиновался, солдаты отступили, давая возможность пройти, но я не забывал и о тех, кто оставался в здании комендатуры. Выстрелят через окно мне в спину, и пиши пропало.

— Если кто-то хотя бы дернется, бью сразу насмерть! — предупредил я.

Рейхсфюрер поверил в угрозу и завопил, срываясь на фальцет:

— Не стрелять! Приказываю, не стрелять!

Мы осторожно двинулись вперед в сторону лагерных ворот. Почему туда? А куда же еще.

Расстояние, которое обычным шагом можно было пройти за пару минут, мы преодолевали почти десять. Но добрались без приключений.

— Открыть ворота! — приказал я.

Гиммлер громко повторил мои слова, и его услышали.

Ненавистные створки с надписью «Arbeit macht frei!» послушно распахнулись, и через минуты мы оказались на территории Заксенхаузена.

Ворота за нашими спинами вновь сошлись вместе, перекрывая путь к отступлению.

Но это было уже неважно.

Глава 22

Я тянул Гиммлера за шею, а он упирался, потому что уже догадался, куда именно я его тащу. Прямиком к молчаливым застывшим тысячным шеренгам изможденных, потерявших всякую надежду людей, смотревшим на нас… сначала с недоумением, а потом с разгорающимся в глазах яростным азартом.

Остановившись в самом центре аппельплаца, я заорал во всю глотку:

— Смотрите, братцы, какова гуся поймал! Ж-и-и-и-рного!

Ворота за моей спиной вновь открылись, и на территорию завалилась вся честная компания: и служба безопасности рейхсфюрера — SD, и высокие чины, его сопровождающие, и местное начальство, и солдаты, и кого тут только не было.

Но я схватил того единственного, чья жизнь была неприкосновенна, поэтому до сих пор никто не пытался напасть, не кинулся мне в ноги по дороге, стараясь сбить наземь, не выстрелил в спину или голову. Повезло, что на вышках сидели не снайперы, а обычные эсэсовцы за пулеметами, и они точно так же охреневали от происходящего, как и все вокруг.

Рейхсфюрер СС, к слову, был обычного телосложения и полнотой не отличался, но мой юмор оценили.

— Да это же… — неверяще выкрикнул кто-то из заключенных, — сам Гиммлер!

И по построению понеслось эхом:

— Гиммлер… Гиммлер… Гиммлер…

Капо и солдаты тут же принялись лупить палками и дубинками направо и налево, пытаясь восстановить порядок, но было поздно. Позор рейхсфюрера СС стал достоянием всего Заксенхаузена, и это они еще не чувствовали запах, исходящий от Генриха Луитпольда.

А я не преминул об этом громогласно сообщить:

— Он еще и обосрался от страха!

И тогда сначала из ближних рядов, от тех, кто услышал это первым, а потом по нарастающей от всего построения начали доноситься смешки, постепенно перерастающие в оглушительный хохот. Тем, кто не понимал русский, тут же переводили соседи.

Никогда прежде концлагерь Заксенхаузен, ставший местом гибели многих десятков тысяч человек, не заходился в таком приступе безумного веселья. Смеялись — нет, ржали во всю глотку все: и скелетообразные, с торчащими из-под тонкого белья ребрами, смертники, и измученные, едва держащиеся на ногах штрафники, и новички, прибывшие сюда лишь недавно, и опытные узники, прошедшие через годы лишений и унижений.

Этот смех, как чистый горный ручей, смывал с людей страх и боль. Это было то, что надо: увидеть, как ненавистный враг — холеный и лощеный большой немецкий начальник, с которого все вокруг пылинки сдували, оказался обычным человеком — более того, трусом, обгадившим собственные штаны.

Но при этом я прекрасно осознавал, что Гиммлер подобного унижения не простит, и каждый здесь присутствующий в его глазах — уже мертвец. Рейхсфюреру ничего не стоило уничтожить всех заключенных разом, это было в его власти.

Вот только сам он в данный момент находился в моих руках, и выпускать своего «гуся» я не собирался.

Ситуация была настолько странной, нелепой и нетипичной, что эсэсовцы растерялись. Открывать огонь на поражение было нельзя — я бы сразу прикончил Гиммлера, а усмирить людей, внезапно почувствовавших свои силы, было необходимо.

Но первыми сориентировались наши. Я услышал голос Зотова, перекрывший на мгновение всеобщий смех:

— За Родину! Смерть фашистам!

И тут же началось.